К небу вздымались клубы дыма. Горели дома и хижины, слышались
крики и лязг мечей. На пятый день арба, первого месяца весны,
ирханцы устроили набег на Тарс. Амлон бежала вперёд, так быстро,
как только могла. Всю волю, что была в ней, она собрала в кулак.
Надо успеть раньше врагов, предупредить горный посёлок, куда
сегодня с ночёвкой ушла мать и двое маленьких братьев. Она
старалась не плакать, ведь слёзы мешают бежать, старалась не
вспоминать, как на её глазах упал замертво отец. Каким-то чудом она
увернулась от рук желтолицего с кривым ятаганом и бросилась прочь,
в горы. Белое платье мешалось, путалось между ног. Пропади они
пропадом, эти ирханцы! Они специально выбрали праздничный день,
чтобы напасть. Жители не ждали беды, одели все свои самые красивые
одежды и праздновали наступление весны и тут… Дикие крики, топот
копыт и эти желтолицые…
Амлон споткнулась. Платье зацепилось за ветку. Она дёрнула
нетерпеливо и вдруг услышала топот копыт. Обернулась. Из-за
поворота её настигал всадник с обнажённым ятаганом, нестерпимо
горевшим алым на солнце. Ей показалось, что это кровь. Дыхание на
секунду остановилось, потом она снова вспомнила, как дышать,
вырвала своё несчастное платье из цепких лап кустарника, и
бросилась вперёд, к горному селению, уже заранее зная, что
опоздает, не успеет добежать.
Была бы она на горной тропе, несомненно бы выбрала смерть,
предпочла её бесчестному плену, но здесь, среди колючего
кустарника, бежать было некуда. Амлон кинулась вперёд из последних
сил. В ушах звучал топот копыт похоронным звоном, а глаза застилало
пеленой. Она чувствовала, как болит грудь, как каждый вздох
раздирает горло. Но трижды лучше умереть сейчас, чем попасть в плен
к нечестивым ирханцам!
Но умереть ей не дали. На грани между явью и забытьём, её
схватили крепкие мужские руки. Она не слышала слов, да и всё равно
не понимала на их жестоком наречии. Попыталась вырваться, но тело
отказывалось подчиняться ей. Несколько мгновений и спасительное
забытьё накрыло её. Перед этим Амлон только взмолилась Всевышнему о
том, чтобы ей умереть быстро и без боли. Смерть была бы лучшим
выходом для неё. В Ирхане нет будущего. Только смерть или то, что
страшнее смерти.
Амлон очнулась. Было темно. Пахло восточными пряностями и ещё
чем-то неуловимым. Она пошевелилась и поняла, что руки и ноги у неё
стянуты мягким, но прочным подобием верёвки. Чтобы не убежала.
Значит она в плену. Она лежала на чём-то мягком, наверное, на
подушках. Сквозь небольшую щёлку пробивался луч света. Видимо, она
внутри какой-то повозки. Всем телом Амлон чувствовала движение,
хотя оно и было смягчено подушками. Жить не хотелось. Плохо было
так сильно, что она едва сдерживалась, чтобы не завыть в голос.
Вспоминалась размеренная жизнь в посёлке. Отец копил деньги,
чтобы переехать в город, под защиту крепостных стен. Говорили, что
в городе царят совсем другие нравы. Женщины там каждый день
одеваются как на праздник, а мужчины – помадят волосы и пользуются
духами. Это, конечно, были слухи. Но сама Амлон никогда не была в
городе, лишь с лёгкой грустью смотрела на знакомых, которые
уезжали, иногда пустые, иногда со всем нехитрым скарбом, но никогда
не возвращались. Что скрывать – ей тоже хотелось в город. И отец
копил, надеясь переехать. Но он не успел. Как и она. Интересно,
жива ли мама и братья? Увидит ли она их когда-нибудь? Хотелось
плакать.
Вдруг повозка остановилась. Амлон поняла это, когда перестала
вдруг чувствовать движение. Дверца открылась, в глаза хлынул яркий
свет. Она невольно зажмурилась, а потом услышала с акцентом
сказанное:
