Книга посвящается моему дорогому папе, геологу по
профессии и по призванию души
«Дай мне твои руки, что
держат твой дух,
Чтобы я смог принять его
и жить им.
Называй меня моим именем
вечно – а мне
Без тебя всегда чего-то
будет недоставать»
Из надписи на могиле в Долине
царей.
Над красной, раскалённой от солнца долиной дрожал, переливаясь и
струясь, знойный воздух. Верхушки пальм и корявые ветви сикоморов,
росших по берегам Великой реки («итеру аа»), которую позже назовут
Нилом, были покрыты таким слоем пыли, что их было трудно отличить
от песка пустыни. Над Та Кемет* пронёсся палящий жгучий ветер,
который дул почти пятьдесят дней, поднимая в вихрях тучи пыли и
песка. И теперь посеревшая поникшая зелень деревьев и трав, и
сухая, растрескавшаяся земля, и обессилевшие от зноя и пыли люди и
животные – всё жаждало влаги. На смену шему – самому
страшному для жителей страны времени года – уже шёл благословенный
ахет. А с ним и спасительный северный ветер, который
сдувал пыль и освежал от зноя всю долину.
Солнце уже клонилось к горизонту, но от земли по-прежнему
исходил горячий пар, духота становилась невыносимой, и в ней – ещё
более плотными испарения потной толпы, двигавшейся по
полузасыпанной песком дороге. Поднимая клубы пыли, рабы –
полуголые, наголо остриженные, изнеможённые – тянули от реки к
храму огромные сани с грузом каменных плит. Время от времени
раздавались вскрикивания и хлёсткие удары плетей из гиппопотамовой
кожи, которыми надсмотрщики подгоняли невольников.
Солнечные лучи заскользили по стенам недостроенного храма, по
его гигантским пилонам и колоннам, проникли внутрь святилища,
выхватывая из темноты треугольник двери и покрытый барельефами
каменный массив. Нежно-розовыми тонами окрасило предзакатное солнце
глыбы гранита, базальта и алебастра, громоздившиеся у стен храма, и
уже отделанные колонны, вокруг которых было множество осколков и
мелкого щебня.
Загорелый мускулистый юноша, одетый в белую набедренную повязку,
сидел во дворе храма и следил за изготовлением гранитных блоков,
предназначенных для создания обелисков. Взгляд его тёмных
продолговатого разреза глаз под густыми, сросшимися у переносицы
бровями выражал любопытство и пристальное внимание. Наблюдая за
работой каменотёсов, он схватывал каждое движение, каждый изгиб
человеческого тела. По выражению его лица было видно, как его
изумляло и приводило в восторг это разнообразие форм, положений,
поворотов. Он был так увлечён своими наблюдениями, что не сразу
обратил внимание на окликнувший его голос.
- Ренси, - уже громче повторил один из мастеров, работавших при
храме, - тебя зовёт зодчий!
Нехотя, с усилием Ренси оторвался от увлёкшего его занятия и
направился к небольшому деревянному дому, где временно, пока шло
строительство храма, жил руководивший всеми работами зодчий
Анху.
Отец Ренси был придворным писцом и вместе с немалым наследством
завещал ему свою профессию. Он постоянно твердил сыну, что
должность писца – самая лучшая, потому что писец всегда начальник,
его почитают и боятся. Свою уверенность он подкреплял изречением из
книги поучений «Кемит»: «Что касается писца, который имеет
какую-либо должность в столице, то он не будет в ней бедным». Дав
сыну блестящее образование, он не сумел, однако, убедить его в
превосходстве своего ремесла над другими. Ренси, ещё в детстве,
глядя на рубивших гранит мастеров, изнывал от желания познать
сущность камня, овладеть секретами ваяния. Стать скульптором,
лучшим из лучших, – ничего большего он не хотел. Художник изображал
человеческую фигуру в красках, ваятель – в камне, но, по мнению
Ренси, созданное ими было одинаково безжизненно, лишено движений,
чувств. Ренси же стремился в созданное им творения из камня
вдохнуть жизнь. Стремился оправдать значение имени, которым
египтяне издавна называли скульптора: «тот, кто создаёт
жизнь»...
