Тишина будила ее первым. Не полная, конечно. Всегда присутствовал низкий, едва уловимый гул – работа вентиляционных шахт квартала, отдаленный грохот машин на нижних уровнях, мерное тиканье хронометра в стене. Но это был шум механизмов, фон безжизненного пространства. Тишина же, настоящая, лежала поверх всего, как слой пыли на серой плите капсулы. Тишина отсутствия голосов за стеной, отсутствия смеха или плача по утрам, отсутствия чего-то… большего.
Эрис открыла глаза. Перед ней – стандартный потолок капсулы: гладкий, безликий серый пластик, расчерченный тонкими черными линиями коммуникаций. Никаких трещин, никаких пятен. Идеальная стерильность функциональности. Воздух пах озоном и слабым металлическим дуновением рециркуляторов. Она лежала на стандартном ложе, узком и жестком, покрытом тонкой синтетической тканью цвета асфальта после дождя.
Движения ее были отработаны до автоматизма. Она села, не задев стенок капсулы – пространства хватало ровно на то, чтобы не чувствовать себя в гробу, но достаточно мало, чтобы постоянно помнить о границах. Ноги коснулись прохладного полимерного пола. Взгляд скользнул по крошечной умывальной нише, компактному унитазу, шкафчику с униформой. Весь ее мир – три шага в длину, полтора в ширину.
Она встала, позвонки тихо щелкнули. Тело работало исправно, как хорошо смазанный механизм. Ни боли, ни усталости, ни предвкушения. Только легкое онемение от неподвижности ночи. Она подошла к шкафчику, открыла его. Три одинаковых комплекта: брюки и туника из плотной серой ткани, лишенной фактуры, словно вырезанные из одного куска тени. Обувь – практичные ботинки на плоской подошве, серые. Никаких украшений, никаких личных вещей. Личные вещи были неэффективны. Они требовали места, ухода, порождали привязанности. А привязанности были… нерациональны.
Она натянула одежду. Ткань шершаво терла кожу, не давая забыть о своем назначении – защищать тело, а не радовать его. Зеркала в капсулах не предусматривались – зачем смотреть на то, что не имеет значения? Только идентификационная фотография на пропуске, плоская и безжизненная. Она знала свое лицо: бледное, скуластое, с темными, всегда чуть приспущенными глазами и коротко остриженными, тоже темными волосами. Лицо как маска. Удобная маска.
Дверь капсулы открылась беззвучно, впуская чуть более яркий свет коридора. Он был таким же серым, как и все остальное: стены, потолок, пол. Ровные ряды таких же капсульных дверей тянулись в обе стороны, бесконечные, как соты мертвого улья. Из соседних капсул тоже выходили люди. «Базовые». Они двигались молча, не глядя друг на друга, каждый – по своей траектории к лифтам, к столовой, к рабочим зонам. Взгляды, если и пересекались, тут же отскакивали, словно от невидимой стены. Ни кивков, ни слов приветствия. Общение не поощрялось без служебной необходимости. Оно отвлекало. Оно могло породить… ненужные связи.
Эрис присоединилась к потоку. Ее шаги сливались с тихим шорохом десятков других ног по полимерному полу. Воздух вибрировал от работы скрытых систем, но человеческих звуков почти не было. Только редкое покашливание, скрип подошвы. Она смотрела прямо перед собой, на затылок впереди идущего, такой же безликий, как ее собственный. Внутри царила привычная пустота. Не тоска, не скука – просто отсутствие. Как чистый, вытертый до скрипа лист. Лишь где-то на самой глубине, в самом подвале сознания, существовал слабый, постоянный фон. Она называла это «фоновым шумом». Не чувство, а скорее его призрак, эхо чего-то, что когда-то, возможно, было живым. Легкое покалывание под ложечкой при виде случайного пятна на стене, напоминающего… что? Непонятно что. Мимолетная тень чего-то теплого и горького при вдыхании запаха рециркулированного воздуха. «Шум». Иррациональный, ненужный, но упорно присутствующий. Как статический разряд в отлаженной схеме.
