Не спал. Он больше не спал. Но в ту ночь – будто проснулся. Что-то вошло в мир. Не грозно. Не ярко. Как тонкий запах весны среди пепелища. Как музыка, услышанная сквозь тысячу лет молчания.
И он… вдохнул.
Впервые за столетия – вдохнул по-настоящему. Не из нужды. Из… надежды?
Нет. Слишком чистое слово.
Скорее – инстинкта. Зова.
Он выпрямился. Тело – то, что осталось от него – не поняло, почему. Но внутри… глубоко… там, где уже не пульс, а только память, вдруг заполыхало.
Без имени.
Без образа.
Без формы.
Он почувствовал – нечто родилось.
Нечто важное. Нечто, без чего он, оказывается, был нецелым.
Он не знал, откуда это. Но это стало частью его. Как будто… его душа, покинувшая его давным-давно, вдруг… где-то задышала снова.
Он стоял, глаза в небо, пальцы дрожали. Не от страха. От жажды. От жажды понять. Найти. Вернуть.
Что бы это ни было – оно позвало его. И теперь у него снова была цель.
Он не знал, что ищет. Но больше не мог не искать.
Сначала был Тилларин – город шумных рынков и солёного ветра.
Он жил там под именем Харас. Работал в мастерской старого часовщика, собирая сломанные механизмы и слушая, как время щёлкает зубами.
Он просыпался по ночам, выходил на крышу и вглядывался в горизонт – нет, не здесь.
Слишком ровный воздух. Слишком пустой ветер.
Потом был Ормель – город под землёй, где свет казался тенью, а лица – масками.
Он пробыл там почти полгода, прячась среди библиотекарей и затаив дыхание среди каменных сводов.
Каждый день он сканировал улицы, как хищник – что-то дрожало в воздухе, но исчезало, как только он приближался.
Он читал древние тексты, надеясь найти хоть намёк. Ничего. Только пыль.
Потом – Варикс, прибрежный.
Он пил дешёвое вино на причалах, смотрел, как дети играют на песке.
Поработал грузчиком. Зарабатывал мало, но достаточно, чтобы не умирать.
Каждый вечер – тот же ритуал. Закат. Ветер. Молчание.
И в груди – ощущение, будто он стоит на краю чего-то важного,
и не может прыгнуть.
Он начал рисовать.
Лица, которых никогда не видел. Места, в которых никогда не был.
В каждом рисунке – одни и те же глаза.
Он не знал, чьи. Но они смотрели сквозь него. И просили: найди.
Потом был Лантар.
Он устроился в трактир. Мыл посуду.
Каждую ночь снился свет. Слишком яркий, чтобы его помнить.
Просыпался – и снова: это чувство. Оно рядом. Где-то.
Почти касаясь его. Почти.
Он метался.
Каждый город – как удар сердца.
Каждый переезд – как судорога.
Он ел, работал, дышал, но на самом деле он шёл.
Шёл сквозь лица, улицы, стены, продирался сквозь мир, как сквозь лес.
Он не старел.
Но мир старел вокруг него.
Он видел, как дети, с которыми он играл на рынках, вырастали.
Как трактиры меняли названия.
Как реки меняли русло.
А он – всё искал.
С каждым городом – ближе.
С каждым днём – безумнее.
Он не знал, кто она.
Он не знал, где она.
Он не знал, что она.
Но он знал: она есть. И он не остановится, пока не услышит её дыхание рядом.
Он не знал, откуда пришёл этот зов.
Не как пророчество.
Не как долг.
А как внезапная… и невыносимая жажда смысла.
Сначала он искал здесь —
в пределах своего мира.
В городах, где пыль стелется выше колен. В пустынях, где молчат мёртвые боги. В святилищах, что шепчут голосами исчезнувших имён.
Но чувство не исчезло. Оно только углубилось. И он понял: этого мира – недостаточно.
Он открыл врата. Не одни. Не два.
Он прошёл в другие миры – туда, где всё иначе.
Где земля тёплая, как дыхание зверя. Где небо звучит, а звёзды – это глаза.
Он шёл по Миру Осколков, где время рвётся на клочки, и день может длиться жизнь, а ночь – прощание.
Он остался там на сорок лет, и, выйдя – обнаружил, что на Земле ещё даже весна не закончилась.
Он плыл через Зеркальные Воды – мир, где всё повторяется, но ничего не остаётся. Там он прожил сто лет, среди отражений того, кем он мог быть. И всё это время – ощущение рядом, но не здесь.
