"Вся действительность – это западня: одна иллюзия влечет за собой другую."
– Генри Миллер, "Тропик Рака»
"Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить."
– Фёдор Достоевский
"Неосознанное – это не просто забытое; это активно вытесненное."
(Парафраз идей Зигмунда Фрейда)
Глава 1: Клетка из Тишины (День Первый)
1
Пробуждение: Звук падающего стекла. Тишина давит.
Звон разбитого стекла – хрустальный, острый – прорезал дремотную вату, в которой она тонула. Не где-то далеко, не за стеной. А здесь, рядом. Возможно, прямо над головой. Дзынь-н-нь… хрясь! Осколки, казалось, посыпались невидимым дождем на пол, на кровать, на неё саму.
Анна Коваль дернулась, выброшенная из сна так резко, словно её окатили ледяной водой. Сердце подскочило к горлу и заколотилось там пойманной птицей, бешено, отчаянно. В ушах еще звенело эхо падения – тонкое, вибрирующее, как натянутая до предела струна.
А потом – ничего.
Тишина.
Она обрушилась мгновенно, словно кто-то нажал невидимый выключатель, обрубив звук на полуслове. Но это была не просто тишина, не благословенная пустота после шума. Нет. Эта тишина была густой, вязкой, почти осязаемой. Она давила на барабанные перепонки, наливалась свинцом в лёгкие, сковывала конечности. Словно сам воздух в комнате внезапно загустел, превратился в невидимый, но плотный кисель, поглотивший и звон стекла, и последний удар её пробудившегося сердца.
Рот был сухим, на языке стоял привкус пыли и вчерашнего, несвежего страха. Где она? Что это за место? Последнее, что помнилось – размытые пятна света, чей-то шёпот, холодные пальцы на её руке… Больница? Нет, не похоже. Простыни под пальцами были шершавыми, почти колючими, пахли не хлоркой, а чем-то другим – пылью, старостью и едва уловимым, странно сладковатым ароматом сухих трав.
Воздух был неподвижный, спёртый, как в давно непроветриваемой комнате или… склепе. И тишина. Эта всепоглощающая, давящая тишина, которая, казалось, внимательно прислушивается к её прерывистому дыханию, к стуку сердца в рёбрах.
Звук разбитого стекла уже казался чем-то нереальным, призрачным эхом из другого мира или забытого сна. Реальной была только эта клетка из тишины, в которой она оказалась заперта, даже не открыв глаз. Она лежала не шевелясь, боясь даже вздохнуть полной грудью, словно любой звук мог потревожить… что-то. Что-то, что пряталось в этой тишине, что было самой этой тишиной.
Страх начал подниматься со дна живота – холодный, липкий, иррациональный. Предчувствие чего-то неправильного, жуткого, уже свершившегося. Звук разбитого стекла был не просто звуком. Он был знаком. Предупреждением. Или финальным аккордом чего-то, что уже разбилось безвозвратно. И теперь осталась только эта звенящая, удушливая пустота.
2
В этой оглушающей тишине, плотной, как саван, появился другой звук. Едва различимый поначалу, он возник не извне, не из-за двери или окна, а снизу. Под кроватью.
Шорк… шорк…
Он был сухим и прерывистым, словно кто-то неловко водил сухой веткой по неровному полу. Или нет… не веткой. В звуке было что-то органическое, неправильное. Слишком тихое, чтобы быть животным – крысой или чем-то покрупнее. Слишком ритмичное для случайного сквозняка, сдвинувшего пыльный комок.
Анна застыла, перестав дышать. Каждый мускул напрягся до боли. Слух обострился до предела, превратившись в единственный орган чувств, которым она осмеливалась пользоваться. Сердце, только что бившееся птицей в горле, теперь, казалось, превратилось в тяжелый, ледяной камень, рухнувший куда-то в бездонную пропасть живота.
Скрреб… Скрреб-скрреб…
Звук стал настойчивее, ближе. Теперь он напоминал царапанье – но не когтей по дереву. Скорее, чего-то мягкого, но упорного, трущегося о грубую, возможно, бетонную или каменную поверхность под кроватью. Как если бы кто-то пытался стереть грязь мокрой тряпкой… или ногтями, размякшими от долгого пребывания в воде. Или… что-то другое. Что-то с бесчисленными тонкими ножками, щетинками… мерзкое.
