У королевы было много детей, не все приходились ей сыновьями и дочерями, но все они были детьми королевы. Братья и сестра, матери и отцы – все рождались у королевы, хотя порой им самим не суждено было носить корону. Но королева была всегда, впрочем, как и король. И даже если настроение и нрав короля постоянно менялись, он все равно оставался при троне, а люди были при нем. Поэтому и пророчество было тесно связано с королем. Потому что сам он сидел в короне, а пророчество жило голосами его народа.
Так и соседствовали они в королевстве – вроде бы рядом, но по разные стороны стен дворца. Король издавал законы, сменял гнев на милость, отращивал бороду и рисовал этюды в послеобеденный зной. А пророчество развлекало детей перед сном. И, в целом, все были довольны, пока однажды ночь не продлилась чуть дольше, чем люди привыкли спать. Сначала все удивились, потом обрадовались, но в конечном итоге во тьме каждый увидел нечто, что было страшнее работы, которую, кстати сказать, отменили по причине отсутствия дня. Скука. Скука была безжалостна и ужасна. Она зародилась в робкой надеже поспать подольше, была вскормлена с рук, протиравших пыль с верхних полок, и, наконец, выросла в монстра, который уничтожил все съестные запасы в кладовках.
И люди заговорили. Точнее, сначала они зашептали – просто кто-то обронил тихое «вдруг», но его подхватили сразу несколько «верно!». На улице было темно, в кладовых и желудках – пусто, а в головах и устах народа бушевало пророчество.
Из окна в дуновение ветра, из письма, да в чужие руки, из занозы и дырки в ботинке в ожидание чего-то страшного и дурного. Так наступало пророчество, беспощадно тесня короля из всегда до сейчас.
Да, король все еще был, и даже корона вроде осталась при нем, но вот завтра уже вызывало сомнения. Будет ли это завтра? И не уловка ли это казённых бесстыдников, чтобы забрать налоги сегодня, когда потом никогда не наступит? И если оно не наступит, то и короля в нем быть не должно? Мысль была сама по себе крамольной, страшной и даже абсурдной, но разве могла она быть ошибкой, если одновременно ее думали много голов? Ответов никто не знал, но вот приход неминуемого ждал почти каждый.
Дети ждали грядущее точно перед контрольной, пастухи – в пять тридцать утра, даже коты, казалось, пытались линять наперед, чтобы успеть к неизбежному. Пророчество подарило людям единство и цель, и только одно удручало народ – ждать неожиданное было до крайности неудобно. Жизнь обернулась очередью за сыром, когда на дверях лавки постоянно висела табличка «откроется через десять минут».
Поэтому люди посовещались и дружно решили, что рок судьбы, конечно, загадочен, но порядок нужен во всем, и назначили непредвиденное на вторник. А чтобы уж точно не ошибиться – через три года. На вторник через три года.
К надлежащему вторнику все подготовились – съели, выпили все, что не могли забрать в неизвестное, высказали обиды соседям, сломали самое ценное, чтобы не пылилось в ненужности. Но вторник закончился, а вместо предсказанного наступила среда. А за ней еще множество вторников и даже один четверг, в который, кстати, лопнула выдержка короля. Вторники назначало пророчество, но вот в голоде и перенаселенности был виноват король. И король запретил пророчество.
Отныне под страхом порки нельзя было произносить слова «неизбежное» и «распродажа». А вторник и вовсе почти отменили. Только король не убил пророчество, он превратил его в тайну. И с этого дня каждый ребенок знал пророчество наизусть.
Король стал врагом пророчества, он выгнал его из дня в кромешную темноту подполья. И пророчество отомстило. Оно зашептало людям о том, что вторник грядет, возможно, он придет в среду, и даже в пятницу лучше оглядываться по сторонам, но неотвратимое отвратить нельзя. И когда непоправимое начнет править мир в ужасное неумолимое, только вызволитель сможет спасти людей от страшного и королем задуманного.
