Из реки тетку вытащил лопоухий Эдд;
тут же собрались зеваки.
— Синяя уже, — протянул один из
мальчишек, прибежавший вместе с другой ребятней, и заключил: —
Померла.
— И это в светлый-то тин! —
воскликнул кто-то.
Эдд не слушал: повернул тетку на
бок, начал тормошить, проверил, не забит ли чем рот. Несмотря на
то, что тело признаков жизни не подавало, парень продолжал
стараться.
— Смерть в светлый тин – ужасный
знак!
— Бродяжка, — прокомментировали
рядом. — Одни кости.
«Кости» вдруг ожили: в горле у
бродяжки захрипело, из носа и рта полилась вода, и вокруг
обрадовались: умирать во время светлого тина, дней под
покровительством милосердной богини Миры, это действительно в
крайней степени безответственно. Если уж так приспичило помереть
или, наоборот, надо срочно укокошить кого-то другого, то нужно
дождаться темного тина.
Спасенная откашлялась, уперлась
руками в грязь и стала в немом ужасе оглядываться; жирная крыса
уверенно и нагло пробежала рядом, и тетка завизжала так, что
единственное застекленное окошко неподалеку чуть не разбилось. А
потом как вскочит! Тяжелая мокрая тряпка, в которую превратился
подол ее платья, облепил худенькие ноги.
Собравшихся позабавил вид
спасенной:
— Что, красуля, перебрала? — почуяв
запах спиртного, осведомился мужик с сальной головой.
— Пить в светлый тин – грех! —
отчеканила высокая горожанка.
Спасенная начала озираться,
запуталась в собственных ногах и неловко села на землю; при этом
неопределенного цвета платок слетел с ее головы, явив потемневшие
от воды, но все равно явственно рыжие волосы.
Тут уж Эдд тетку узнал: она помогает
в храме Миры Милостивой и пару раз кормила его горячей похлебкой, а
однажды осенью даже драную, но еще пригодную куртку всучила. В
общем, хорошая тетка – не зря спасал.
— Боже, — выдохнула она, начиная
дрожать от холода – а может, и от чего другого. — Боже!
— Язык прикуси! — прошипела стоящая
рядом горожанка. — Кто ты такая, чтобы упоминать богов? И ноги
прикрой – стыдоба!
Глазищи рыжей раскрылись еще шире, и
она, посмотрев теперь уже прямо на Эдда, прошептала:
— Где я? Что это за… страна?
— Ренс, — ответил парень.
На лице женщины остались непонимание
и какое-то беспомощное выражение.
— На юге мы, — пояснил тогда Эдд,
решив, что тетка еще не совсем пришла в себя. — Город Сколль.
— Европа? — дрожащим голосом и с
большой надеждой спросила рыжая.
— Ренс.
— А материк какой?
— Материк? — не понял Эдд.
Рыжая выругалась. Другая тетка, что
стыдила ее, подскочила к ней и бац оплеуху; дети расхохотались, Эдд
нахмурился, а рыжая возьми да обмякни, потеряв сознание. Хорошо
хоть сидела, а то могла бы головой здорово тюкнуться.
— А вот щас и помереть могла, —
мрачно глянул на давшую волю рукам дамочку Эдд.
— Ты мне еще поговори! — замахнулась
она и на него. — Видно же – пьянь! Как таких только земля носит?
Наклюкалась и в реку, а нам вытаскивай!
— Не такая она, — укоризненно проговорил Эдд. — В храме
помогает.
Дамочка фыркнула, а сама скоренько отошла, да так и растворилась
где-то во дворе. Мужик же с сальной головой, большой знаток пива,
склонился к рыжей, принюхался и теперь уже с уверенностью
сказал:
— Не знаю, кто такая, но то, что пила – зуб даю.
— В храм надо снести, там разберутся, — решил Эдд.
Ева пришла в себя на полу под
колючим полотном; приподнявшись, девушка обнаружила, что и под
спиной то же самое колючее полотно, а под ним сено. Ева
поморщилась, сглотнула – ну и привкус во рту, гадость! – и
огляделась.
Стены – серый камень, деревянные
ставни раскрыты, тело колет грубая ткань, а волосы влажные. Да,
явно не родные пенаты… Ева осторожно встала, вздрогнула, ощутив
босыми ступнями холод пола, и прошла к узкому окну. Выглянув, она
увидела сад, а дальше черепичные крыши, много крыш, и вдалеке серую
ленточку реки. Но где же провода? Антенны? Что это за город?