Глава 1: Данные без надежды
Воздух в кабинете был спёртым и тёплым, как выдох больного. За окном, заляпанным грязью и прошлогодними следами дождя, Москва тонула в странной, ненормальной для января серости. Не в привычной зимней морозной дымке, а в тяжёлом, влажном мареве, больше похожем на позднюю осень, затянувшуюся до безумия. Снег, выпавший в декабре жалкими грязными островками, давно растаял, обнажив чёрный асфальт и унылую промокшую землю скверов. На улице плюс пять. В январе. Опять.
Михаил Владимиров откинулся на спинку стула, уставившись в мерцающий экран. Пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Данные. Бесконечные колонки цифр, графики, взмывающие вверх красными скальпелями, карты аномалий, расползающиеся кровавыми пятнами. Спутниковые снимки Гренландии – белое поле, изъеденное чёрными, безобразно расширяющимися озёрами талой воды. Температурные кривые Арктики, бьющие все мыслимые рекорды. Диаграмма Килинга, та самая, что измеряет пульс умирающей планеты, – её линия устремилась вверх с такой безжалостной крутизной, что от одного взгляда сжималось горло. Концентрация CO2: 538 частей на миллион. Число, выжженное в сознании. Предупреждения, которые он рассылал годами, звучали теперь жалким лепетом перед лицом этой каменной реальности цифр.
Он потянулся к чашке с остывшим кофе, гуща на дне напоминала ил со дна пересохшего пруда. Глоток. Горько. Как и всё остальное. Цинизм был его бронёй, единственной защитой от бессилия. Он знал. Знание стало проклятием. Годы, потраченные на модели, расчёты, попытки докричаться. Годы, ушедшие в политические игры, корпоративные отчёты, приукрашивающие действительность, в равнодушные улыбки чиновников и коллег, считавших его паникёром. «Михаил, не драматизируйте. Технологии решат. Рынок отрегулирует. Адаптируемся». Адаптируемся. К чему? К медленному удушью? К кипящему океану? К миру, где январь пахнет гнилью и мокрым асфальтом?
Он подошёл к окну, распахнул форточку. В комнату ворвался запах Москвы – не зимней свежести, а смеси выхлопов, влажной пыли и чего-то ещё… едва уловимого, но навязчивого. Гари? Откуда? Юг? Кажется, уже и здесь, в центре, этот запах стал фоном. Город дышал тяжело, как астматик. Люди внизу спешили по своим делам, закутанные не в пуховики, а в демисезонные куртки. Кто-то кашлял. Респираторные инфекции. Ранний сезон. Из-за влажности и отсутствия морозов. Данные подтверждали и это. Всё было взаимосвязано. Гигантский механизм разрушения, запущенный давно, набирал обороты, а они, муравьи на его шестернях, суетились, строили планы, покупали кофе навынос.
Время. Совещание. Михаил резко захлопнул форточку, поймав последнюю волну удушливого воздуха. Он собрал распечатки, планшет. Листы с графиками были тяжёлыми, как надгробные плиты. Он шёл по коридору НИИ Климатологии – стерильно-чистому, с тихим гудением вентиляции, который не мог заглушить тяжесть мысли. На стенах – портреты великих учёных прошлого, смотревших на него с немым укором. Что вы наделали?
Зал заседаний. Прохладный, кондиционируемый воздух здесь был искусственным, как и всё остальное. За длинным столом – коллеги. Директор, Семён Ильич, с вечной благосклонной полуулыбкой. Замы, погружённые в свои планшеты. Молодые сотрудники, старающиеся выглядеть сосредоточенными. Академик Петров, дремавший в углу. Михаил занял место, положил папку. Его черёд.
Он включил проектор. На экране всплыла карта мира, исколотая красными флажками аномалий. Его голос звучал монотонно, профессионально, каждое слово давилось с усилием. Он показывал графики таяния, температурные кривые, модели распространения пожаров в Сибири, данные по эмиссии метана с Ямала. Говорил о рисках остановки Гольфстрима, о последствиях для сельского хозяйства, о волнах миграции. Говорил о точке невозврата, которая, по его расчётам, была не за горами, а, возможно, уже пройдена. Говорил о коллапсе. Системном, необратимом. Его слова висели в воздухе, тяжёлые и неудобные.
