Артемий Гринев проснулся от ощущения, будто его лёгкие наполнились жидким свинцом. Последние отголоски кошмара – взрыв в лаборатории, оглушительный грохот, осколки стекла, летящие в замедленной съёмке – ещё пульсировали в висках. Он инстинктивно прижал ладони к ушам, хотя в спальне царила гнетущая тишина. Даже будильник молчал: Артемий отключил его звук год назад, после того как гудок микроволновки заставил его упасть на кухонный пол, обливаясь холодным потом.
За окном петлял рассвет, окрашивая стены в сизый полумрак. Артемий медленно поднялся, стараясь не скрипнуть пружинами матраса. Его движения напоминали ритуал сапёра: пятка касается пола первая, затем плавный перенос веса тела, пауза, шаг. Так он пересекал комнату, минуя скрипучую доску паркета у туалетного столика. В зеркале отразилось измождённое лицо с запавшими глазами – тень человека, который две недели не спал больше трёх часов подряд.
На кухне царил порядок, граничащий с стерильностью. Чашки стояли строго по линиям плитки, ножи висели на магнитной полосе под углом 90 градусов. Артемий включил бесшумную индукционную плиту, наблюдая, как вода в керамическом чайнике начинает шевелиться беззвучными пузырьками. Его пальцы машинально потянулись к планшету – старой привычке проверять данные сенсоров лаборатории по утрам, но он остановил себя. Сегодня только тишина. Только контроль.
Мария вошла бесшумно, как призрак. Её босые ступни скользили по кафелю, а взгляд упёрся в окно, где город ещё спал под одеялом тумана.
– Доброе утро, – голос Артемия прозвучал хрипло, будто он годами не пользовался им.
Она не повернулась. Её пальцы сжали край столешницы так, что костяшки побелели. Артемий заметил этот жест – микронапряжение мышц предплечья, лёгкий наклон головы влево. Его мозг автоматически начал анализ: *Избегание зрительного контакта + тактильный контакт с твёрдой поверхностью = тревога*. Он подавил в себе учёного.
– Маша?
Она вздрогнула, словно её ошпарили кипятком. Когда она наконец обернулась, Артемий увидел в её глазах незнакомый блеск – что-то между испугом и решимостью.
– Я… не выспалась, – она прошептала, проводя рукой по волосам. Жест был неестественным, как у марионетки.
Артемий протянул ей чашку чая. В момент, когда пальцы Марии коснулись фарфора, он уловил дрожь. Не ту, что вызывает холод, а мелкую, частую, словно под кожей бились крылья пойманной птицы. Его собственные пальцы непроизвольно сжались. Он знал эту дрожь. Видел её у подопытных в лаборатории, когда те боялись признаться в ошибке.
– Ты плакала? – спросил он, заметив едва различимую припухлость век.
Мария отвернулась к окну, где первые лучи солнца пробивали туман.
– Кошмар приснился. Забудь.
Она отпила чай слишком быстро, обжигаясь, но не поморщившись. Артемий наблюдал, как её горло сглотнуло кипяток. *Контролируемая боль*, пронеслось у него в голове. *Компенсация внутреннего дискомфорта*. Он поймал себя на том, что анализирует жену как биометрический образец, и с отвращением отогнал мысль.
Завтрак проходил в тишине, нарушаемой только стуком ложек. Мария разбила желток в тарелке с яичницей, превращая его в золотистую лужицу. Артемий ел механически, отмечая детали: как она трижды поправила салфетку, как левая нога раскачивалась под столом с частотой 120 ударов в минуту, как взгляд снова и снова возвращался к входной двери.
– Ты сегодня в лабораторию? – её голос прозвучал неожиданно громко.
– После обеда. Нужно дописать отчёт по…
– Не опоздай к семи, – она перебила его, вставая. – Я приготовила твой любимый торт.
Артемий замер. Мария ненавидела выпечку. В их доме даже дня рождения не отмечали с тортом – только вино и сыр. Он открыл рот, чтобы спросить, но она уже скрылась в ванной, включив воду на полную мощность. Шум падающей воды резанул Артемия по нервам, заставив сжать зубы. Он уткнулся ладонями в глазницы, пытаясь выдавить навязчивые образы: Мария, роняющая нож на кухне неделю назад. Звук металла о кафель. Его собственный крик. Её лицо, искажённое недоумением и обидой.
