Туман стелился по земле белесыми рваными лохмотьями, цепляясь за подолы плащей и скрывая корни вековых кипарисов. Ночь над кладбищем стояла зловещим тёмным стражем, охраняя тайны мёртвых. Было холодно и мерзко, воздух пах прелой листвой и сырой землёй.
Кучка людей, съёжившихся от ночного холода и собственного страха, пришли сюда, к ограде старинного деревенского кладбища, за которым в кромешной тьме угадывались призрачные очертания могильных плит. Собралось около тридцати человек, не больше. Они стояли, разделённые невидимыми баррикадами, как вся Франция после Первой революции. Одни были за начатые Наполеоном империалистические войны, другие – против, третьи жаждали реставрации монархии Бурбонов.
Сгрудившиеся крестьяне из соседних деревень с нетерпением ждали. Отблески горевших факелов выхватывали из тьмы их грубые, обветренные лица, полные ужаса. Они перешёптывались, передавая друг другу обрывки слухов, домыслов, искажённых до неузнаваемости: «Говорят, тот мальчишка в склепе с самой смертью ужинал каждую ночь», «Слышал я, дитя – теперь не просто дитя, в него вселился дьявол», «Заколдованный он призраком богатой дамы», «А она точно ведьма, мор рыбы и падёж скота – это всё она наслала», «Да в живых мальчишки уже и нет, умер он от ужаса, зря стоим».
Немного поодаль, с лицом, выражавшим скептическое презрение ко всей этой дремучей толпе, стоял мэр одной из деревень, мсье Ренар. Он был толст, одет в добротный, хоть и поношенный камзол. Ренар считал, что идеи Французской Революции должны захватить всю отсталую монархическую Европу, ибо это было для него единственно правильным.
Чиновник нисколько не был напуган, а пришёл сюда из чувства долга – зафиксировать факт жизни или смерти уже восьмилетнего Анри Поля и благополучно отправиться спать домой. Рядом с ним, опираясь на посох, стоял пожилой священник, отец Клеман. Лицо его было бледным и мрачным, пальцы его левой руки сжимали нательный крест так, что костяшки побелели. Он смотрел не на толпу, а поверх их голов вглубь кладбища, в сторону роскошного склепа-усыпальницы. Оттуда должен был появиться человек или же бес, с которым отец Клеман был готов сразиться и изгнать его из тела мальчика.
Бродяги ошивались здесь, привлечённые слухами о возможной наживе, что у юнца можно украсть золото в слитках и иные драгоценности, которые он возьмёт с собой из склепа. Было несколько любопытных дам и господ, приехавших из Парижа. Здесь, в отдалённом уголке Франции, им захотелось испытать острых ощущений, которыми не наполнена их скучная столичная жизнь.
И все они ждали, затаив дыхание, вглядываясь в беспросветную тьму за оградой. Близился рассвет. Скоро солнце своими лучами озарит деревья, рассеет туман. И тогда момент истины настанет для собравшихся здесь. Все как зачарованные смотрели на этот склеп.
Сквозь кромешную тьму он светил и блистал своим величием на фоне остальных бедных могил. Эта усыпальница, занимавшая непозволительно много места на скромном деревенском погосте, притягивала взгляды любопытных. Склеп был сложен из тёмного, отполированного до зеркального блеска гранита и белого мрамора, отсвечивающего мертвенным белым светом. Строение венчала каменная фигура плакальщицы с потухшим факелом в руке, замершая в вечном танце. Готические шпили, острые, как иглы, впивались в низкое ночное небо, а тяжёлая каменная дверь, украшенная барельефами с изображением сцен страшного суда, была наглухо закрыта. И вот скоро эта массивная дверь откроется, и оттуда выйдет крестьянский мальчик Анри, проведший год в заточении.
– Суеверия, – громко, чтобы слышали все, провозгласил мсье Ренар, поправляя воротник. – Мальчишка слишком мал и слаб, чтобы его хватило на год. Маленькие дети всегда боятся темноты даже, если в ней ничего нет. А там ничего и нет! Нет ни ангелов, ни демонов, ни сущностей, ни призраков. Даже бога нет! И мне всё равно, что вы мне ответите, святой отец! Своим прихожанам можете плести всё, что угодно. Законы Французской империи терпимы к вам, но убедить меня в том, что мальчишка жив – вам не под силу.
