Город выжимал из себя воду, как пьяница – последние капли из бутылки. Дождь в Грей-Роке никогда не лил; он лежал в воздухе мертвой, холодной дымкой, пропитывая всё насквозь: плащ, сигареты, душу. Я шёл, не разбирая дороги, ноги сами волокли меня по знакомым, замызганным улицам. Фонари были похожи на расплывчатые жёлтые пятна на мокром холсте ночи.
В кармане позвякивала фляжка. Почти пустая. Я приложился к горлышку, и дешёвый виски обжёг горло скупым, знакомым утешением. Месяц. Целый месяц, как я стал никем. Как я перестал быть копом. Как мир лишился ещё одного идиота, полагавшего, что можно что-то изменить.
Из подворотни послышался шёпот.
– Небось, замёрз? Заходи, согреемся.
Я не стал смотреть …Я просто мотнул головой и пошагал дальше… Молодая, старая – какая разница. У всех у них в этих подворотнях были одинаковые, пустые глаза. Я просто покачал головой и пошагал дальше, глубже в кишки города. Мой район. Моя помойка.
Мозг отказывался думать, и я был ему за это благодарен. Мысли – это роскошь, которую я не мог себе позволить. Оставались только рефлексы: сделать глоток, затянуться окурком, найти дорогу к той конуре, что я теперь называл домом.
Вдруг я споткнулся. Чёрт. Оступился о разбитую бутылку, валявшуюся в луже. Рука сама потянулась к кобуре, которой там уже не было. Просто привычка, глупая, как всё остальное. Только пустота под мокрой тканью плаща.
– Кэролли! Эй, Кэролли!
Я медленно обернулся. Из дверей подслеповатого бара «Якорь» на меня смотрел Барни, вытирая руки о засаленный фартук. Его лицо, похожее на испорченный печёный картофель, кривилось в подобии улыбки.
– Опять по кабакам шляешься? Заходи, согрею. Настоящее тут есть, не то дерьмо, что ты пьёшь.
Я помотал головой, пытаясь протолкнуть сквозь алкогольную пелену хоть одну внятную мысль.
– В другой раз, Барни. Я уже на дне.
– Смотри не захлебнись, – хрипло рассмеялся он. – Кстати, к тебе дама приходила. Ждала, ждала. Уехала на чёрном лимузине. Настоящая леди, понимаешь? Спросила Марка Кэролли. Я уж думал, ты к богатым клиентам подался.
Дама. Лимузин. Слова казались такими же нереальными, как и эта вся ночь. Я фыркнул, вытер мокрое лицо ладонью.
– Наверное, перепутала. Или ты перепил.
– Глаза у меня ещё хорошие, – обиделся Барни. – Говорит, зайдёт завтра. Смотри, не проспи свою удачу.
Удача. Смешное слово. Оно сюда не подходило, как кружевное бельё в сточную канаву. Я просто помахал ему рукой и поплёлся дальше, к своему дому. К своей конуре на третьем этаже здания, где лифт вечно хандрил.
Лечь. Вырубиться. Забыть. Это был единственный план.
Я не знал тогда, что Барни не соврал. И что утро принесёт с собой не просто свинцовое похмелье, а женщину. Женщину с глазами цвета зимнего неба и пачкой денег, от которой пахло бедой.
Но это уже будет завтра. А сегодня был только дождь. И виски.
Виски сделало своё дело. Чёрная, бессознательная пустота накрыла меня с головой. Но ненадолго.
Что-то стучало. Монотонно, настойчиво, прямо в висок. Сперва я подумал – опять этот чёртов водопровод. Потом до меня дошло – это моя собственная башка. В ней кто-то отбивал дробь тупым молотком, налитой свинцом.
Я открыл один глаз. Потом второй. Комната плыла в полумраке, как под водой. Свет уличного фонаря пробивался сквозь щель в шторах, падал на пустую фляжку и окурок в пепельнице. Пахло затхлостью, табачной золой и тоской.
Четыре пятнадцать утра. Цифры на будильнике врезались в сетчатку. Чёрт. Середина ночи для нормальных людей. Для меня – очередной акт бессмысленного существования.
С дивана пришлось подниматься частями. Сперва туловище, потом ноги. Голова протестовала, угрожая расколоться пополам. Я побрёл в угол, к умывальнику. Раковина была ржавой, зеркало над ней – потёртым, в жёлтых разводах. И в этом зеркале меня ждал тот ещё тип.
