Кровь на перчатках была не красной. Под слепящим светом операционных ламп она отливала густым, почти черным багрянцем. Алексей чувствовал ее липкое тепло даже сквозь тонкий латекс. Благодаря маске горячее дыхание не попадало на пластиковые очки, однако они все равно периодически запотевали, и ассистентке приходилось протирать их салфеткой.
Установка жизнеобеспечения гудела как злой шершень. Даже сквозь маску Алексей чувствовал едкий сладковатый запах паленой плоти. Обычная история. Он шел от коагулятора, которым Алексей запаивал сосуды, не смотря на то, что ассистентка старательно откачивала дымок тонким шлангом эвакуатора.
Воздух в операционной сгустился, стал вязким, как сироп. Гул аппаратуры, еще минуту назад бывший ровным саундтреком к работе, теперь давил низким, угрожающим гудением. Яркий свет ламп внезапно стал казаться беспощадным, выжигающим каждую каплю надежду.
– Давление падает! – голос ассистентки, Анны, был металлическим, отточенным годами подобных сражений. Но теперь в ее выверенном тоне проскользнула тонкая трещина. – Сто двадцать на сорок… Девяносто на тридцать… Уходит в тахикардию. Пульс слабый, сто сорок…
Эти цифры словно били Алексею молотками по вискам. Он видел это и сам – на мониторе: алая кривая артериального давления неумолимо сползала вниз, к нулю, а зеленая линия пульса, наоборот, взлетела вверх, судорожно зазубрилась, превратилась в частую, мелкую дрожь – сердце, которое бешено колотится, пытаясь протолкнуть кровь.
– Гемостатик, быстро! Концентрат! – его собственный голос прозвучал чужим, низким и выжженным. Внутри все сжалось в ледяной ком, но пальцы, опытные и точные, не дрогнули ни на миллиметр. Они продолжали совершать ювелирные движения, сшивая рваные края артерии тончайшей рассасывающейся нитью. Каждое движение было выверено, молниеносно, отточено десятками операций. Еще секунда. Еще миллиметр. Надо только успеть.
Он видел перед собой не тело, а поле боя. Кровь, которую аспиратор не успевал отсасывать, багровое пульсирующее озерцо. Блеск инструментов. И на периферии зрения – белый прямоугольник монитора, где размытое пятно жизни – биоритмы пациента – трепетало, как пойманная муха, и медленно, необратимо угасало.
– Алексей… – на этот раз в голосе Анны не было металла, была безнадёжность. – Давление на нуле. Асистолия.
Это слово повисло в воздухе, тяжелое и окончательное. Остановка сердца.
– Дефибриллятор! Заряда двести! – он рывком отступил от стола, давая место команде. Его руки были по локоть в алом. Грудь пожилого пациента оголили, нанесли гель. Электроды прижали к телу. Тело дернулось на столе, как подкошенное, от удара тока. Монитор на секунду вздрогнул – и снова замер в мертвой, прямой линии.
– Ещё! Триста шестьдесят!
Вторая попытка. Третья. Тело отвечало лишь безжизненной судорогой. В воздухе запахло озоном и горелой плотью.
Тишина. Только монотонный, невыносимый гудок сигнала резал слух. Анна опустила руки. Ее взгляд, поверх маски, был пустым и усталым. Она первая отвела глаза.
Алексей все еще стоял, сжав кулаки. Внутри него бушевала ярость. Ярость бессилия. Он бился. Самоотверженно бился со смертью, сжимая в руках скальпель вместо меча. Он бросал в бой абсолютно всё что умел и знал, без остатка.
И проиграл.
Монотонный гудок кардиомонитора пронзил стерильную тишину. Ровная зеленая линия. Финал.
Алексей отшатнулся, уперся руками в холодный край стола. В ушах стоял оглушительный звон. Он не слышал, как кто-то выключил аппаратуру, как медсестры накрыли тело простыней. Он видел только свои пальцы – такие опытные и точные, которые впервые оказались беспомощными.
