Уж такова жизнь, что если ты из низшего сословия, то работать
приходится с ранних лет. Никто и не думывал об иной доле,
появившись на свет в грязном квартале между причалом и мастерскими
ткачей. Не думала и я, в утро семнадцатилетия заступая на
службу.
Форменное платье даже не было новым, ухватила его у одной из
знакомых. Я оправила манжеты суетливым жестом, разгладила юбку,
такую же серую, как утреннее небо, и вошла в комнату. Руки слегка
дрожали. Столько хрусталя здесь, что повернуться страшно, на каждом
столе блестит по безделушке.
В голове назойливо зудели слова матери: не грубить, не язвить.
Смотреть в пол, если говоришь с хозяевами. Никакой Теи Блаунт не
существует, пока ты прислуживаешь. Забудь своё имя, свои желания и
выполняй указания так, чтобы комар носа не подточил.
Проще не дышать.
Сегодня я стала совершеннолетней. И сегодня же получила место
горничной в доме Бизе. Не бог весть что, но лучше, чем всю жизнь
горбатиться прачкой. Ещё на рассвете я получила указания от
экономки и планировала начать уборку с гостиной. Мести пыль,
натирать серебро, помогать в кухне — и так весь день, пока солнце
не спрячется за гаванью. Надеюсь, что в такую рань господа ещё
храпят в подушки.
Едва я переступила порог гостиной, как надежды эти пошли прахом.
В кресле у разгорающегося камина сидел престарелый господин Бизе,
хозяин дома и нас всех. Зелёный бархат халата переливался, делая
его похожим на дряхлую змею, что вот-вот сбросит кожу в последний
раз. Лысина его так сверкала, что я засмотрелась с открытым ртом.
Неужто он её натирал?
— Доброе утро, милочка, — сказал он и причмокнул. — Что-то я
твоего личика раньше здесь не видел. А жаль…
От липкого взгляда, которым хозяин оглядел меня с ног до головы,
немедленно захотелось помыться.Эти старикашки, что лезут к
девчонкам, самое последнее дело. Уже и портки сами надеть не могут,
а всё туда же.
На языке у меня вертелось много всякого, но я его прикусила.
Будешь честной — нигде надолго не задержишься.
— Доброе утро, господин. Я работаю первый день. — Вспомнив, что
прислуге положено кланяться, я согнула шею. Движение вышло
неуклюжим, словно курица клюнула.
— Здесь достаточно чисто, — возразил господин Бизе. Голос его
скрипел, как несмазанная телега. — Присядь-ка лучше, поговори со
мной. Я ведь должен удостовериться, что взял в дом покладистую и
благодарную девицу, с которой не будет проблем.
Он похлопал себя по колену, намекая, что садиться нужно вовсе не
в кресло.
Кровь бросилась к лицу. Ах ты козлина старая!.. Благодарность
теперь измеряется тем, как глубоко ты сможешь сунуть руки под
юбку?
Я всё ещё пыталась сдерживаться. Мать и сестра всегда ругали
меня, называли вспыльчивой. Говорили, что нужно смирять норов, если
хочу в люди выбиться.
— Нет, господин, не могу, — ответила я ровным тоном, пока в
голове честила его на все корки. — Я должна продолжить работу,
прошу простить. Эммелина дала чёткие указа…
Он прервал меня резким жестом, словно брехливую псину.
— Довольно глупостей. Экономка здесь такая же прислуга, как и
ты. Мои приказы, очевидно, стоят выше любых её распоряжений. — Он
прикрыл бледные глаза и заулыбался, слащаво до тошноты: — А я
приказываю, чтобы ты перестала изображать невинную овечку и
порадовала меня как следует.
Дед с неожиданной прытью выбрался из кресла и направился ко мне.
Вблизи от него воняло табаком и кислым потом. Рука с пухлыми синими
венами потрогала мою косу.
— Какие у тебя волосики… Как чёрный шёлк, что я возил с юга. Не
носи их так, распусти по плечам, мне такое по нраву. И глазки
тёмные, что твои агаты, всё сверкают. — Он взял меня за подбородок
и повертел из стороны в сторону, рассматривая. — Если хорошенько
постараешься, может, к уборке больше и не вернёшься. Грешно такие
нежные ручки занимать швабрами и тряпками.
