Тени клуба «Грех» обволакивали меня, как чужие руки – навязчиво, без спроса.
Я вдохнула густой воздух, пропитанный дорогим табаком, алкоголем и чем-то ещё – чем-то тёмным, запретным, словно сам грех здесь был не абстракцией, а осязаемой субстанцией, разлитой в каждом углу.
Поправив слишком короткую юбку униформы, я почувствовала, как холодный воздух кондиционера скользит по обнажённым бёдрам, оставляя за собой мурашки. Чёрный шёлк обтягивал тело, будто вторая кожа, а глубокий вырез на груди заставлял меня сутулиться. Не от холода, а от стыда, от осознания того, что здесь я не человек, а деталь интерьера.
– Не прячься, – прошипела Карина, старшая официантка, затягиваясь сигаретой в подсобке. Её алые губы растянулись в насмешливую улыбку, в которой не было ни капли тепла. – Здесь любят, когда девочки знают своё место.
Я кивнула, сжимая поднос так, что пальцы побелели.
Я справлюсь. Это всего лишь работа. Всего лишь несколько месяцев. Этого достаточно, чтобы оплатить маме операцию и забрать её домой из больницы.
Острая боль – словно маленький якорь, не дающий унести меня в море паники.
Это всего лишь работа, – мысленно повторяла снова и снова, как мантру.
Точно такая же, как уборка в кафе или раздача листовок у метро. Только здесь платят в десять раз больше, а времени – вдвое меньше. Шесть месяцев. Всего полгода.
И я навсегда забуду о том, что вообще была здесь когда-то.
Я всё сделаю, чтобы мама, наконец, перестала хвататься за бок со сжатыми от боли зубами, чтобы доктор перестал смотреть на нас с этим вежливым, убийственным сожалением.
Представила, как ключ поворачивается в замке нашей старой квартиры, как мама заходит внутрь и вдыхает знакомый запах дома – не больничной стерильности, не лекарств, а чая с мятой и свежих пирожков.
Мы будем дома. Вместе.
Этот образ горел во мне ярче неоновых вывесок клуба. Он был моим щитом против прилипчивых взглядов, против этих рук, которые то и дело "случайно" касались меня.
Когда я вышла в зал, меня накрыло волной звуков: низкий гул голосов, хрустальный звон бокалов, навязчивый бит музыки, проникающий сквозь рёбра. Огни неоновых ламп бросали сине-фиолетовые блики на лица гостей, превращая их в карикатуры на людей – ухмыляющихся, жадных, ненасытных.
– Стол семь, новенькая, – бросила Карина, указывая длинным ногтем в угол зала.
Я двинулась сквозь толпу, чувствуя, как мужские взгляды цепляются за каждый мой шаг, словно щупальца. Одни – оценивающие, как будто я вещь на аукционе. Другие – откровенно голодные, с намёком на то, что они уже представляют, как эти руки будут скользить по моей коже.
– О, свежак! – ухмыльнулся один из троих мужчин за столиком, когда я ставила перед ними бокалы.
Его пальцы – холодные, влажные, как у змеи, – намеренно задержались на моей руке. Я едва сдержала дрожь.
– Виски, лёд отдельно, – бросил второй, даже не глядя на меня.
Третий молча рассматривал меня, как товар на витрине. Его глаза скользили вниз, к разрезу на юбке, и мне захотелось провалиться сквозь пол.
И тут…
Всё изменилось.
Я не сразу поняла, что произошло. Просто зал вдруг затих – не полностью, но достаточно, чтобы это заметить. Где-то оборвался смех. Кто-то поспешно отвёл взгляд. Даже мои "клиенты" внезапно выпрямились в креслах, будто перед ними появился кто-то, перед кем нельзя расслабляться.
И тогда я почувствовала его.
Прежде чем увидела.
Давид Волков.
Хозяин «Греха».
Он стоял у лестницы на второй этаж, опершись на перила одной рукой, словно даже его поза говорила: "Это моя территория". Высокий, мощный, в идеально сидящем чёрном костюме, который подчёркивал каждую линию его тела – широкие плечи, узкую талию, силу, скрытую под тканью.
