Тёплая августовская ночь дышала мёдом, полынью и близкой осенью. Воздух был так густ и неподвижен, что, казалось, его можно было черпать ладонями, как родниковую воду. В вышине, над верхушками древних сосен, висел тяжёлый, щербатый диск луны, заливая призрачным светом священную поляну. Здесь, под раскидистыми ветвями старого дуба, в чьей коре были вырезаны лики богов, Милада в последний раз этой долгой ночью прижималась к Ратибору.
Его тело было твёрдым и горячим, как камень, нагретый за день солнцем. Сильные руки обвивали её стан, пальцы зарывались в распущенные русые волосы, вдыхая их запах. Она чувствовала, как бьётся его сердце под её щекой – гулко, ровно, как удары молота в отцовской кузне. Этот звук был для неё самой сладкой музыкой, обещанием жизни, обещанием силы. А завтра на рассвете этот звук уйдёт от неё вместе с дружиной князя. Уйдёт на юг, в дикие степи, откуда возвращаются далеко не все.
– Ты будешь ждать? – его голос, обычно звонкий и уверенный, сейчас был хриплым шёпотом, затерявшимся в стрекоте сверчков.
– Глупый, – выдохнула Милада ему в шею, обжигая кожу горячим дыханием. Она подняла голову, заглядывая в его глаза, которые в лунном свете казались тёмными омутами. – Пока солнце встаёт на востоке и садится на западе, я буду ждать. Пока река течёт к морю, я буду ждать.
Ратибор усмехнулся, но в этой усмешке было больше горечи, чем веселья.
– Красиво говоришь. Как волхв. А если…
Она прижала палец к его губам, не давая договорить страшное слово.
– Нет никаких «если». Есть только ты и я. Ты обещал Перуну верность в бою, а Ладе – верность мне. Боги не прощают клятвопреступников. Я буду просить их за тебя каждую ночь.
Он сгрёб её в охапку, сминая в объятиях, словно боясь, что она сейчас растает, растворится в лунном свете. Их губы встретились – сначала нежно, почти целомудренно, потом всё требовательнее, голоднее. В этом поцелуе смешалось всё: горечь неминуемой разлуки, страх перед неизвестностью и отчаянное, почти животное желание запомнить друг друга, впитать, впечатать в память каждое прикосновение, каждый вздох.
Его руки скользнули по её спине, опустились ниже, на бёдра, прижимая её к себе ещё плотнее. Она чувствовала его силу, его желание, и её собственное тело отзывалось на это трепетом и жаром, который разливался от самого сердца до кончиков пальцев. Завтрашний день был наполнен холодом и сталью, но эта ночь принадлежала только им, их теплу, их плоти.
– Милада… – прошептал он, отрываясь от её губ и зарываясь лицом ей в шею, вдыхая запах её кожи.
Она не ответила, лишь потянула его за собой на мягкий, пахнущий вереском мох, расстелив свой плащ. В этой ночи не нужны были слова. Нужны были лишь руки, губы, тела, сплетающиеся воедино под молчаливым оком луны и древних богов, вырезанных на коре дуба.
Её рубаха легко соскользнула с плеч, обнажая кожу, которая казалась молоком в серебряном сиянии. Он смотрел на неё с благоговением и жадностью, его пальцы осторожно, почти невесомо, очерчивали её ключицы, плечи, спускались к груди. Милада затрепетала, когда его ладонь накрыла её сердце, чувствуя его бешеный стук. Она видела его, освещённого луной – широкие плечи, напряжённые мышцы на руках, шрам на предплечье от случайной стрелы на учениях. Идеальный. Живой. Её.
Они любили друг друга неистово и нежно, отчаянно и медленно, пытаясь растянуть мгновения, вложить в них всю свою нерастраченную любовь, весь свой страх, всю свою надежду. Это была не просто близость, это был священный обряд, их личный ритуал прощания и обещания. Каждое касание было клятвой. Каждый стон – молитвой. Они были единым целым, и в этот миг казалось невозможным, что что-то или кто-то сможет их разделить.
