12 ноября 1954 год
Диспетчер пальцем придержал строчку в журнале, где Арефьев, пилот малой авиации, допущенный к полетам в метеоусловиях повышенной сложности заковыристо расписался. Расписался лихо, легко, быстро, словно порхающая птица едва коснулась крылом поверхности спокойной водной глади. У него все в жизни складывалось именно так, легко и просто, он пока не был обременен семьей, детьми, даже девушки постоянной, перед которой он чувствовал бы хоть какие-то обязательства, не было. Отвечал лишь за себя, да за доверенное казенное имущество, а в этом, казалось Арефьеву, серьезность и не нужна особо-то. Так что жил он пока легко, свободно, воздушно.
Складывая журнал и убирая его на привычное место, диспетчер еще раз повернулся к пилоту:
– И еще: там полоса временная, могут появиться какие-то непредвиденные…
– Да в курсе я, в курсе, – Арефьев отмахнулся, – я уже не раз туда садился.
– Мое дело предупредить. Я обязан, вот и напоминаю.
– Ладно, всем пока! Вечером будем дома.
Диспетчер снова поймал его за локоть:
– Поглядывай там, в горах ветерок боковой обещают. Болтанка будет.
– Да понял я. Не впервой.
Пилот вышел из диспетчерской, напустив холода и клубы пара, скатился по обледенелым ступеням вышки и бодро зашагал к самолету. Лихачёв, – бортовой механик, или, как было принято называть его, просто «техник», деревянной кувалдой, по прозванию «киянка», отбивал лыжи, которые за ночь крепко прихватывались к стояночной площадке, примерзали.
Здесь же, у самолета, чуть приплясывала женщина, лет сорока на вид. Пристукивала валенками один о другой, видимо ноги начинали подмерзать. Была она худощава, лицо подернуто озабоченностью. Вроде бы и не старая еще, но какая-то уставшая, блеклая, на таких мужики смотрят не как на женщину, а просто как на товарища, как на работника. На плече неловко, непривычно кособочилось ружье, оно явно было лишним, ненужным ей, но должность обязывала, вот и терпела. При виде приближающегося пилота, она подступила вплотную к мешку, стоящему здесь же, ухватила его за свободный угол.
Арефьев кивнул, он знал Альбину. Она работала бухгалтером, а заодно и кассиром геологической партии, базирующейся в Коршуново. Партия так и называлась: Коршуновская, хотя вся материальная часть, все склады, и даже бухгалтерия, оставались в Киренске. Уже не первый раз они летят вместе: везут деньги, – зарплату на «шестую площадку». Конечно, там ни какая не площадка, там целая деревня уже выстроилась, и народу полно, а название так и осталось, как первые геологи дали: «шестая площадка».
– А ружье-то зачем? Для острастки?
– Положено так. Я и стрелять-то не умею.
Он помог бухгалтерше забраться в самолет, закинул туда же мешок с деньгами, протянул ружье. Лихачев, опередивший пилота, уже щелкал тумблерами, готовил аппарат к запуску. Лицо у него было озабоченное, или он просто напускал на себя важности.
Все было как обычно, надев наушники, Арефьев что-то пробурчал в микрофон, услышав ответ, легонько кивнул и запустил двигатель. Покрутив рукоятки, пощелкав кнопками снова переговорили с вышкой и, газанув, покатились в сторону взлетной полосы. И в кабине, и в салоне было холодно.
Альбина боялась летать на самолете, но работа была связана с частыми полетами, поездками, приходилось терпеть. А её никто и не спрашивал, не уговаривал, сказали надо, значит надо. Внутри все сжималось, дыхание перехватывало, а живот утягивался куда-то к самой спине, но вот лыжи отрывались от снежной полосы, переставали скрежетать и шабарчать, переставало трясти, – начинался тягучий, медленный полет. Можно убирать руки от лица, можно расслабиться и открыть глаза. Расслабиться до посадки, там снова будет страшно, снова будет трясти, будет бросать во все стороны, будут стонать и скрежетать лыжи, пока самолет не задрожит, потом вздохнет и затихнет. Тогда опять можно будет убрать ладошки и открыть глаза.
