Империя Солнца. Доброта женщин

Выход «Империи Солнца» в 1984 году произвел огромный эффект. Он был двойственным: с одной стороны, публикация книги повлияла на репутацию ее автора. В том году Дж. Г. Балларду исполнилось пятьдесят четыре, он уже издал девять романов и больше дюжины сборников рассказов. Уже имел реноме писателя, которым восхищаются, у которого есть поклонники. Это подразумевало определенный круг восторженных читателей – впрочем, не слишком широкий. Балларда знали как писателя научной фантастики. Излишне многозначное понятие, которое, возможно, отвращает больше людей, нежели привлекает. Когда позже, в 1987 году, я беседовал с Баллардом у него дома, в Шеппертоне, готовясь писать статью о романе The Day of Creation, он специально попросил меня не называть новую книгу «научной фантастикой». Это была бы слишком узкая формулировка, ограничивающая представление читателей. Даже те из нас, кто восхищался этой книгой, понимали, почему она не снискала широкой популярности. Текст живой, образы ясные – но тем сильнее бросается в глаза странность миров, описанных Баллардом. Большинству обывателей его никогда не понять – но мы, истинные поклонники, любили его за это еще больше.

И вот вышла «Империя Солнца». Вместо ожидаемых фантастических картин, чуждых и таинственных, читатель получил весьма реалистичную, во многом автобиографическую историю жизни подростка в Шанхае во время войны. Новая книга, казалось, объясняла, увязывала в определенный контекст предыдущие. Она сразу же снискала популярность, и не только из-за достоинств сюжета: широкой публике вдруг стало в принципе понятно творчество Балларда. Во всех его книгах так или иначе присутствовала атмосфера покинутости: высохшие бассейны, разбитые самолеты, разрушенные, опустевшие дома. Объекты, созданные людьми и для людей, но служащие совсем иным целям, которые и представить-то трудно – либо отданные на откуп природе. И теперь стало ясно, где исток этих образов: в Шанхае.

Баллард родился в Шанхае в 1930 году и провел там первые шестнадцать лет жизни. В предвоенные годы Шанхай претендовал на звание самого интересного – и диковинного – города в мире. Бо́льшую часть Китая уже контролировали японцы, вторгшиеся туда в 1937 году. Зверства, которые они творили на захваченных территориях, стали одними из самых ужасных в двадцатом веке. Особенно страшный эпизод стал впоследствии известен как Нанкинская Резня. Но Шанхай частично оставался в стороне от хаоса войны. Часть города занимал Международный сеттльмент[1] – территория, которую китайцы вынуждены были отдать в соответствии с договором, положившим конец опиумным войнам девятнадцатого века. В Международном сеттльменте не действовали китайские законы и правила, однако там проживало более миллиона китайцев. Когда пришли японцы, их армия остановилась на границе сеттльмента: перейти ее означало бы объявить войну союзному правительству. Японцы предпочли дождаться атаки на Перл-Харбор и только потом нанесли удар. О том, что случилось дальше, и повествует «Империя Солнца» – очень личная, хоть и частично вымышленная история переживаний самого автора, гармонично и точно вписанная в исторический контекст.

Темы, которые Баллард косвенно затрагивал и в других работах, в «Империи Солнца» выходят на первый план. В каждом его романе сквозит ощущение, что реальный мир вокруг нас – не более чем театральные подмостки. Хлипкая, временная декорация, которая может исчезнуть, внезапно и навсегда. Причем речь идет вовсе не о возвышенной концепции «реальность – это иллюзия» в буддистском или юмовском понимании. Нет, посыл, который несет Баллард, гораздо мрачнее. В его романах любая, сколь угодно надежная реальность может разлететься вдребезги и собраться заново, в совершенно ином виде. В «Империи Солнца» это начинается уже на первой странице. «По ночам на стене его спальни на Амхерст-авеню, казалось, мерцали неровным светом одни и те же немые фильмы и превращали его спящий мозг в безлюдный кинозал, где показывают хронику». А когда война действительно докатывается до Шанхая, Баллард очень ярко показывает этот переход из старой жизни в новую: афиша «Унесенных ветром» с кадром пылающей Атланты на фоне настоящего пожара, уже бушующего в Шанхае. «Плотники-китайцы снимали фанерные щиты с написанным на них дымом пожарищ, который вздымался высоко – казалось, в самое шанхайское поднебесье – и был едва отличим от настоящего дыма, все еще висевшего над многоэтажками Старого города, где нерегулярные гоминьдановские части пытались было остановить японское наступление». Этот образ города, охваченного огнем, становится реальностью. На протяжении следующих трехсот страниц реальность останется зыбкой, и жизнь Джима все время будет в опасности.