Пролог
Неприметная стёжка петляла меж зарослей ельника, перемежавшегося
бледными берёзами. Месяц Вересень[1]как не ждала того земля,
выдался дождливым. В лесу пахло горьковато-влажной, успевшей
пропреть листвой. Небо хмурилось, и молодой женщине казалось, что
из недр его взирает суровый глаз Богини-пряхи. Сколько же она
молилась ей, желая всем сердцем рождения чада. Вот уж третья зима
минула, а чрево её так и остаётся пустым, ну точно пустоцвет по
весне. За что ей такое наказание, злой рок ли? И какой в ней толк,
если не может плод зачать, не в силах в жизнь явить ни одного
наследника? Да хотя бы дочку! Даже ей, долгожданной, была бы
счастлива без меры. Но и девочку Боги не давали. Уж как ни
молилась, каких даров да жертв ни преподносила девам Рожаницам[2],
сколь бы ни обивала пороги знахарок и ведуний, обрядов и ритуалов
каких только ни совершала, а толка никакого — не зачала дитя. Вот и
муж охладел, презирать стал, злиться. Пристрастился к пирам, да
крепкой медовухе. Угасли очи его, нет в них былого пыла. Остыл.
Ныне ночью пришла к нему, а он прогнал…
Только ноша лишняя земле-матушке! Так горько сделалось на
сердце, что в порыве горя бросилась бежать, куда глаза глядят.
Горячие слёзы катились по щекам, застилали взор, и не заметила
она, как сбилась со стёжки. Вот и хорошо. Лучше сгинуть ей в лесу!
Пусть Боги распорядятся её судьбой. Если заберут, то и Бог с ней, с
этой жизнью…
Сколько бежала, в горячке княгиня не помнила. А когда пришла в
чувство, поняла, что забрела в непроходимые кущи. Назад не
повернула, всё глубже уходила в лес. Идти уже было сложно,
приходилось продираться через кустарники вереса. Подол простого
платья то и дело цеплялся за корявые ветки, и плат давно сбился с
головы, волосы русые растрепались. За пеленой слёз и сгустившегося
сумрака не разобрала, куда ступает, и, споткнувшись о корень,
рухнула на колени в мягкую перину из жёлтых листьев. Она сжалась,
унимая душившие её рыдания. А когда опомнилась, прошло уже много
времени. Княгиня завертела головой, только и блестели, как мокрые
листья, широко распахнутые, серые, похожие на грозовое небо глаза.
Кругом обступала крепь одна непроходимая из высоченных, набухших
влагой деревьев. Заплутала. И слава Богине Всесущей, пусть забирает
её пустоцветную! В груди будто мокрый снег скопился, отяжеляя
бренное тело. И боль продолжала невыносимо терзать её сердце. Она
схватилась за голову и, согнувшись в поясе, прильнула к земле.
Зарыдала в голос, вздрагивая. Душила острая обида на жизнь, на всех
Богов. А ведь начиналось всё так хорошо, и узы эти обещали
безбедную, безгорестную жизнь, только и пожинай плоды. И страсть
была кипучая в муже к ней, и власть огромна, да преданность народа:
всё плыло в руки. А теперь треснула жизнь, как скорлупа, утекает,
так и не породившая новую жизнь… Хватаясь за последнюю ниточку,
княгиня горячо зашептала:
— Светлая Рожана-матушка, не дай оскудеть роду. Освяти чрево моё
благодатной силой своей… — повторяла вновь и вновь, погружаясь в
отчаяние. — Не в воле я перед тобой.
Когда же открыла глаза, было уже сумрачно. Обступавший лес
отвечал неподвижным молчанием, от земли поднималась прохлада,
сверху давил густой влажной воздух, насыщенный запахом древесной
коры и мха. Обхватив себя руками, чтобы унять зябь, затихла было,
но слёзы продолжали безвольно литься из глаз, будто вода из
переполнившейся крынки.
Она вздрогнула, когда на плечи ей неожиданно опустились ощутимой
тяжестью чьи-то тёплые ладони. Всколыхнувшийся страх покрыл всё её
горе. Нутро предательски сжалось, а сердце бешено запрыгало,
казалось, стук его отдался эхом по лесу. Человек ли позади?
Княгиня медленно повернула голову. Мужская рука с опрятными
чистыми пальцами, на среднем кольцо серебряное поблёскивает.
Проглотив ком, она задрала голову. Сверху на неё смотрел высокий
молодой мужчина с немного резкими, но приятными чертами. Взор его
был спокойным, не желающим ей ничего злого.
