Воздух в кабинете темпоральной проекции был стерильным и тяжелым, с едкой примесью озона и чем-то еще – неосязаемым, но ощутимым, словно сам страх здесь стал летуч.
В центре помещения стояла массивная «стеклянная колба» – прототип временного контейнера. Свинцовое основание венчал прозрачный полимерный кокон, весь испещренный мерцающими медными жилами. Внутри, опутанная проводами и трубками с охлаждающим гелем, замерла агент Елена Вос. Протокол «Кокон» существовал лишь в чертежах – сейчас ее защищала только хрупкая оболочка колбы и ее собственная, не до конца изученная природа.
– Параметры в норме, – донесся до нее голос доктора Аркадия из операторской, – фазовая синхронизация… держится. Елена, ты готова?
Она кивнула, сжимая в руке компактный хроно-компас. Цель: 26 апреля 1986 года. Чернобыль. Машзал ЧАЭС. Локализовать Пра-Грибар.
– Активирую последовательность. Напоминаю, временное окно – семьдесят две минуты. Любое промедление…
– Я знаю, – прервала она его. – Выброс временной энергии разорвет мою линию существования.
Пауза в эфире была заполнена невысказанным вопросом, который она слышала слишком часто. Почему именно она? Ответ был прост и сложен одновременно.
Её ДНК была аномалией внутри аномалии. Серия тестов, проведенных после случайного контакта с образцом мицелия Грибара, показала шокирующий результат: её клетки не просто сопротивлялись ассимиляции – они игнорировали её. Споры, пожирающие разум любого другого человека, наталкивались на её врожденный хроно-диссонанс – хаотичный временной шум, являвшийся побочным продуктом её природы, и не могли зацепиться. Для Грибара она была невкусной. Чужеродной.
Второй ключ обнаружили психометристы Фонда. Подопытные, подвергшиеся воздействию Грибара, начинали излучать в эфир коктейль из страха, паники и отчаяния, становясь яркими маяками, привлекающими ещё большее внимание паразита. Елена же обладала способностью к абсолютному эмоциональному контролю, заглушая свои пси-эмиссии до нулевого уровня. Она могла находиться в эпицентре ужаса, оставаясь невидимой для его восприятия.
Это сочли иммунитетом. Комбинация «тихой психики» и «шумной ДНК» делала её единственным кандидатом. Единственным скальпелем, который можно было воткнуть в самое сердце заразы, не будучи немедленно поглощенным или выдавшим свою цель.
– Запуск через пять, четыре, три…
Свет погас. Звук исчез, будто его никогда и не было. И тогда время хлынуло внутрь колбы. Елену перестало существовать как целое. Ее вывернуло наизнанку не болью, а самим веществом хроноса. Сознание заливали образы: вспышка города, которого не построят; запах моря, которого она не знала; лица людей, чьих имен никогда не услышит. Кости загудели, словно внутри них завели мотор, зубы заныли, сжимаясь на грани слома. Она не двигалась сквозь время – время текло сквозь нее, растягивая плоть и сжимая разум.
…Тишина.
Она оказалась на коленях на холодном бетоне, тело выкручивали остаточные судороги. Воздух был густым, тяжелым, с отчетливым металлическим привкусом радиации и чего-то еще… органического. Сладковатого. Гниющего.
Она подняла голову. Стеклянная колба исчезла. Она была в лабиринте полуразрушенных коридоров ЧАЭС. Аварийное освещение мигало, отбрасывая прыгающие тени. Где-то вдалеке слышались крики, беготня, голоса по рациям – призраки ликвидаторов, чья трагедия уже стала историей.
– Бородач? – голос сорвался на хриплый шепот. Она с трудом поднялась на ноги.
Из-за угла вышел мужчина в заляпанной грязью куртке, с автоматом Калашникова в руках. Его обветренное лицо тронула усталая ухмылка.
– А, ты уже тут! Думал, заплутала. Я Бородач. Веду к тому самому… месту.
Он смотрел на нее без удивления, будто появление женщин в странном обмундировании было здесь рядовым событием. Ее хроно-диссонанс, видимо, создавал вокруг нее поле «нормальности».
