А в окне было одно и то же – стена из красного кирпича без окон и дверей, глухая задняя стена старого купеческого особняка. Под стеной в зарослях крапивы и лопухов серели груды мусора, над стеной по извечным тропинкам брели небесные светила и облака, но Збанацкий их не видел. После автокатастрофы, двух операций и трёх месяцев больницы он всё ещё не вставал. Неделю назад мать заплатила пару тысяч рублей водителю и фельдшеру «скорой», чтобы они привезли и принесли его сюда, в эту комнату, в которой Збанацкий рос и жил, пока не уехал учиться в университет.
В раннем детстве эта десятиметровка казалась ему огромной, но потом всё сжималась и сжималась, как рубаха, из которой вырастают. Збанацкого, как и всякого здорового молодого человека, манил просторный и многоцветный мир больших городов и новых стран. Теперь, лёжа под низким потолком и глядя на тусклые обои, клеенные ещё в годы его учёбы в начальной школе, он вспоминал многолюдные аудитории, читальный зал главной российской библиотеки, золотое великолепие Большого и Малого театров и комната ему виделась ещё более убогой и маленькой, а сам себе он казался серым мышонком с перебитым хребтом, прихлопнутым мышеловкой.
Утром входила мать, вносила бокал кофе и на лёгкой пластиковой тарелке кусочки хлеба, изжелчённые тонким слоем мягкого масла, накрытого треугольниками сыра и полукружиями колбасы. Мать садилась на стул возле постели. Збанацкий не спеша ел, не глядя на её лицо, потому что распускавшаяся в материнских глазах нежная жалость вызывала в нём глупое желание разреветься. Когда он заканчивал с завтраком, мать выносила посуду, судно, целовала его в лоб и бежала на работу, оставив на стуле книги по его просьбе.
Чтоб развлечься от печальных раздумий, Збанацкий пытался читать бестселлеры. Но сознание то и дело отрывалось от повествования: мысли, словно пушинки, сорванные ветром с одуванчика, кружились в пространстве по непредугадываемым траекториям и, обессилев, падали в густую траву молчания или, точней, умолчания. Устав заставлять себя читать, Збанацкий брал словарь иностранных слов или словарь Даля и начинал вникать в суть лексем. Здесь мысли тоже отрывались, но, описав несколько кругов, возвращались в какую-нибудь абаку или колегавку, в которой он находил некую связь между собой и просторным разноцветным миром.
Во втором часу прибегала мать, кормила его супом и котлетами. Потом она появлялась в шестом часу с ужином. После ужина уходила в ближайшее кафе, где подрабатывала посудомойкой, и заглядывала в комнату уже ближе к двенадцати. Поправляла одеяло, выносила судно, сидела у постели, говорила утешительные слова, вздыхая и потирая глаза. Часто Збанацкий притворялся, что спит. Отец бросил их, когда ему не было ещё и двух лет, и всю любовь к родителям он сконцентрировал на матери. Сознание того, что этим нелепым переломом позвоночника, он принёс ей массу боли, тяготило его не менее, чем вынужденная неподвижность. Друзей в родном городе у Збанацкого не было, но он не жалел об этом, представляя как неприятна чужая здоровая жалость.
Так они и жили, а за окном стояла стена. Тысячи раз в детстве и в юности Збанацкий, проснувшись, утыкался взглядом в эту вечную и неизменную, как ему казалось, стену, вскакивал с постели и подбегал к окну, чтоб посмотреть какое небо над ней. Да что там говорить – он ненавидел эту стену, потому что из-за неё солнце только в июне, когда поднималось совсем высоко, заглядывало в его комнату. Ненавидел и неизвестного архитектора, приткнувшего их двухэтажную «хрущёвку» почти вплотную к несокрушимому памятнику архитектуры девятнадцатого века. Но только теперь заметил, что стена бывает разной.
