Клариса. По эту сторону любви

Веласкес, Веласкес, единственный гений,

Сумевший таинственным сделать простое,

Как властно над сомом твоих сновидений

Безмолвствует солнце, всегда молодое!

Бальмонт К.Д «Веласкес»

Два не просто богато, а роскошно одетых мужчины, сидели на диване в зале музея перед большим полотном и тихо переговаривались.

– Почему всё время Веласкес? – спросил обладатель густого баса.

– Мой любимый художник. Я думал, ты знаешь, – ответил приятный баритон.

– Но его «Пряхи»? В них что ты нашел интересного? Каждый раз смотрю на них и удивляюсь тебе. Три девицы, явно за исправительными работами. Да еще и самого низкого сословия. А одной, он даже не удосужился лицо намалевать. Так и оставил пятно черное, – фыркнул тот, что был шире в плечах, эдакий здоровяк.

– Как можно быть таким умным и примитивным одновременно? Это Мойры. Одна, та, что с круглым веретеном, прядёт нить судьбы. Вторая, что более всего освещена, сматывает её в клубки. Вон, смотри, у нее в руке клубок. Уже чью-то судьбу смотала. А вон еще клубок на полу валяется. Может быть это твоя судьба? Вон к ней кошка подбирается, ты бы поберегся.

– Глупости все это. Ну, а та, что в тени и без лица?

– Это та, что может нить оборвать. Поэтому её лицо в тени. Не нужно тебе видеть смерть, – усмехнулся он.

– Я ей смотрел в лицо много раз. И раза три благодаря твоим усилиям, друг мой. А что за девки на заднем плане? – не скрывая пренебрежения, спросил здоровяк.

– На заднем плане не девки. А Афина и её легендарный спор с пряхой Арахной: кто из них лучше в мастерстве ткачества. Почти как мы с тобой. Божественное вдохновение у меня и каторжный труд у тебя, – вздохнул обладатель приятного баритона.

– Вот тут ты прав. Каторжный труд, дорогой мой. Каторжный. У тебя орден небольшой, а у меня разросся до невиданных размеров. В каждом городе по адепту. Устал их координировать, – пожаловался здоровяк.

– Может пора на покой?

– Да, наверное. Все чаще об этом задумываюсь. Вот разберемся с этой шустрой девицей, и на покой. В фамильном замке уже лет десять не был.

– Ну, тогда я думаю, ты там еще лет десять не покажешься. Но я рад, что мы с тобой снова столкнемся лбами. Не хочу другого противника, стар я для таких перемен. Лучше старый и проверенный враг, – и с притворной усталостью вздохнул.

– Да нет у нее шансов! Хотя и должен признать, что шесть подсказок она нашла быстро. Но вот уже два года у нее затишье после нашего вмешательства. И заметь, мы пока никого не устранили, как и договаривались, – здоровяк поднял указательный палец подчеркивая мысль.

– Договор в силе? Девочку не трогаем?

– Да. В силе. За её ближайшее окружение ручаться не могу, сам понимаешь, но девчонку я не трону. В конце концов, это вековая традиция ордена. Убирать кого угодно, но не переселенца. Но, если вот она сама, скажем. Или несчастный случай не по нашей вине – это же другой разговор, – он поводил неопределенно руками, мол, я тут ни при чем.

– Я отправляю к ней сына, – вдруг сказал его собеседник.

– Артура? Серьезно? Он у тебя красавчик. Молод, силен, умен, одаренный маг. Многое знает? – обрадовался здоровяк.

– Нет. В пределах разумного. Но кое-что ему известно.

– Славно повеселимся, старый друг. Славно, – и он потер ладони в предвкушении.

– Не заиграйся только. И берегись кошек. Они любят играть в клубки судеб, знаешь ли. И потрепать могут, – хмыкнул любитель Веласкеса.

– И ты береги себя. Не стоит твой «Крест и роза» напрасных жертв. Да и не помнит о существовании розенкрейцерства уже никто, – ответил здоровяк.

– Посмотрим. Посмотрим.