Пролог
Максим Потапов сидел в душной маршрутке, прижавшись лбом к дрожащему окну, за которым серый город расплывался, как чернильное пятно на бумаге. Пальцы его сжимали пластиковый пакет с тремя картофелинами и упаковкой яиц, как будто это был чемодан с последней надеждой. В салоне пахло чужими жизнями, застывшими в воздухе, как пыль на окне.
– Мужчина, не спите, ваша остановка! – огрызнулась кондукторша с голосом, похожим на скрип гвоздя по стеклу.
Максим кивнул, но не шелохнулся. Он не спал. Просто он больше не был здесь. Не совсем был.
Где-то глубоко внутри уже началась ломка. От усталости, от однообразия, от жизни, в которой каждый день был как вчера, только с чуть большим разочарованием. Последняя неделя превратилась в рваный монтаж кадров: отчёт, переделанный шесть раз; девушка, ушедшая к какому-то «фитнес-тренеру с телом и душой»; ботинок, предательски лопнувший в неподходящий момент. И финальный аккорд – дождь, пролившийся ровно в тот момент, когда он выходил из подъезда без зонта.
Максим не был нытиком. Он был человеком, который терпел до предела – пока его внутренний мир не растрескался, как старый лёд весной.
Он выдохнул в запотевшее стекло:
– Да хоть бы что-то сбылось так, как я хочу, хоть прямо сейчас…
И в ту же секунду наступила тишина. Такая густая, будто весь мир нырнул в подушку.
Маршрутка исчезла. Вместо неё была та же улица, но как будто нарисованная неумелой рукой. Дома казались чуть перекошенными, как старые зубы. Фонари светили так, словно сами не знали, куда направить луч – как будто их что-то напугало. Небо было молочно-серым, будто кто-то вылил овсяный кисель между крышами.
Максим оглянулся. Ни людей, ни машин. Только он – и город, который, кажется, дышал.
Из переулка вышла женщина. Или не женщина. Слишком уж высокая. Движения – как у куклы в перчатке. На лице – маска, вся в маленьких зеркальцах. В каждом – Максим, но чуть искажённый. Один с сигаретой, другой – лысый, третий – с кровью на рубашке.
– Максим Потапов, – сказала она голосом, похожим на переговоры по рации, – вы официально зарегистрированы как участник.
– Чего участник?.. – Он отступил на шаг.
– Конкурса Суетливых Желаний.
Слова будто ударили в грудь. Не сильно, но зябко. Как ветер, проникающий под рубашку.
– Я… ничего не подписывал, – выдавил он.
– Вы пожелали. Это сильнее любых подписей.
Фонари мигнули. В их свете из переулков стали выходить другие. Мужчина с белым чемоданом. Женщина в леопардовом пальто и с ботоксной улыбкой. Дедушка с пустыми глазами. Парень, уставившийся в смартфон.
Все они шли, будто заворожённые, как сны, решившие прогуляться днём.
А женщина с зеркальной маской добавила:
– Добро пожаловать. Ваши желания исполняются. Все уже началось.
И город резко хлопнул створками окон, как театр, где занавес рухнул без предупреждения.
Максим остался стоять, один, с картофелем и яйцами, в мире, который вдруг начал исполнять желания.
Максим шагал по городу осторожно, как по тонкому льду. Асфальт под ногами казался слишком ровным, слишком чистым – словно его начистили до блеска в ожидании важного гостя. И тишина… Она была не мёртвой, а выжидающей. Как будто воздух затаил дыхание, слушая, как стучит его сердце.
Город, в который он попал, напоминал декорации к спектаклю, который забыли поставить. Дома – высокие, но безликие, будто выточенные из воска. Их окна светились тусклым светом, в котором угадывались силуэты, но не лица. Реклама на стенах переливалась бессмысленными словами: «Получи», «Выиграй», «Заработай». Ни брендов, ни смыслов – только обещания.
Максим вышел на площадь. Она была круглой, как мишень. Посередине находилась сцена из чёрного дерева, гладкого, как зеркало. Вокруг – скамейки, но все разные: одна – детская, с облупленной краской; другая – роскошная, с вензелями; третья – железная, как будто украденная из больничного двора. Казалось, каждая скамейка – из чьей-то жизни.
