Весна, накануне событий, что я попробую пересказать без путаницы и преувеличений, то есть просто так, изложить факты, выплеснуть из себя и позабыть, вы поймёте, что это важно для меня, весна та была прекрасной. Соки земли в одну короткую неделю поднялись из праха глины и дотекли до самых малых веточек. Каждое дерево, куст, увеличивались в объёме и ощетинивались почками необыкновенно быстро. Бородавками зелёными покрывалось всё живое. Спирали папоротников раскрывались на нижнем этаже, первые изумрудные листики проклёвывались, как птенцы через скорлупу на верхнем этаже леса. Ручьи после скромных снегов впитались в почву в полчаса. Теневой старый снег испарился высоким туманом обнажая богатый слой шишек и иголок. Человеческий мусор унёс заезжий ветер, человеческий дух поеден был мхом, вдавления от былой лыжни затоптали кабаны. Весна неслась как волшебный ураган в страну Оз, как будто опаздывала занять место в календаре. В тот год она в итоге заняла своё место раньше. Переминаясь в апреле глубокими холодными туманами и даже инеем, как бы обманывая наблюдателя, будто не готова, не вошла в полную силу. Обман раскрылся только в середине мая. Оказалось, что все весенние дела исполнены, птицы на местах, брачующиеся звери давно при делах, цветы зовут не только раннего шмеля, но и кусачих гадов, и заключённых человеком в тюрьмы пчёл. Весна, мощная как цунами, больше не могла прятаться и путать меня, придумывать себе прозвище. Она наконец распрямилась и назвалась везде видным, но нигде не написанным именем. Имя ей теперь было – Лето. То есть технически не было никакой весны в тот год. Мы проснулись, помёрзли, зевнули и вышли в лето. Вышли с надеждой, да что с надеждой, практически с верой в то, что война закончится, зло в людях закончится, пандемия закончится, глупость иссякнет, всё, у чего не видно было конца сквозь покрытое инеем стекло, завершится с тёплым лучом. Однако подвело и само Солнце, и нутро собственное. Как бы не грело мне шею, как ни щурился от яркости дня бродячий пёс, общая безрадостность окончательно не отступила. Появилось ощущение, что всё это, радость такая летняя, кузнечики, вся требухонь удачи и удали – временная. Передышка перед настоящей зимой во всех смыслах, что мы прогуляли в прошлый раз. Просидели у свечей и стаканов по лёгкому. Без отморожений и копания могил в каменно-ледяной земле. Я считал светлые дни не раз-два-три, а в обратную сторону. Я был готов начать обратный отсчёт, ожидая, как и моя интуиция, сворачивания тёплого мира в мёрзлый ком из грязи и гвоздей. Прибытия по весенней воде чего-то страшного. Я работал со смертью, давно знал её со стороны. Отчего бы и ей не поработать со мной, не смотря на всё это «лето».
Миру я не доверял. Людям я не доверял. Это они придумали мир таким неудачливым и неудобным. Наполненным сложностями и бесконечной игрой в нарушения правил. Правила при том, были такими сложными, что нарушить их можно было и случайно, без всякой корысти и удовольствия для себя. Однако окружающие, те самые, которым я не доверял, старались правила знать и нарушать их осознанно. Это была гонка за оргазмом вседозволенности. Гонка, где каждая тварь выживала за счёт других. Немногие те, убогие, ущербные, кто правила знал и соблюдал во что бы то ни стало, казались мне не лучше. В основном они состояли из душевнобольных и верующих в какого-нибудь человекоподобного бога. Правила впитывали с младенчества и яростно выслеживали их изменения. Талдычили правила, скорозаписывали законы, готовы были сдохнуть за них и страдали не меньше меня от правиланесоблюдавших. Эти две касты – правила осознанно нарушающие и правила осознанно соблюдающие – были моими соседями по жизни. Как солонка и перчинка на столе забегаловки моего века. Не хватало здесь корицы. Третьей партии, что правила создавала. Но в такие места я никогда не попадал, и корицу в коричнице на скатерти не встречал. Та, третья доля людей, жила за другими заборами. А возможно, уже плыла по Лете, оставив нас перед выбором знать и нарушать или знать и соблюдать. Учли они, наверняка, таких уродов как я. Знавших правила не все, нарушавших их неспециально и соблюдавших только те, что считал своими. То есть я был как те самые первые, придумавшие как жить, но не был среди них. Я одинаково плохо уживался с правильными сектантами и неправильными хулиганами, и страдал, страдал, страдал от любого варианта реальности в мире с людьми. Создатели правил учли таких как я, иначе быть не может для столь одарённых первоотцов. Вот только что они там учли, до меня не было доведено ни за партой, ни за скамьёй. Так жил я наощупь, отплёвываясь от налетающего ангельского пуха и перешагивая пенящиеся адские разломы. Какие метаморфозы правил жизни первоотцы мне заготовили я всё ожидал увидеть, всё ждал это лето полное откровений.
