Девка была дивно хороша собой. Статная, ладная, златовласая, что
пшеница в лучах восходящего солнца. По той пшенице она и шла,
временами кланяясь борозде да собирая что-то в корзину, висящую на
локте.
Княжич придержал коня – полюбоваться. Девка, видно, поднялась
давненько, и ей, в отличие от Власа, никто к пробуждению трапезы не
готовил. Сама мозолила тронутые загаром руки, сама в поле
трудилась, сама и по хозяйству… Влас таких обыкновенно не привечал.
К чему? Труженицы рано старели, привычно горбились, и кожа их
покрывалась грязными пятнами рыжины, что меч ржавчиной, коли его
долго не пускать в дело. Эта же иная. Когда нагибалась, спину
держала ровно, а не дугой, кожу словно целовало какое-то другое
солнце, ласковое да доброе, а не то, каковое припекает на самой
окраине Срединных земель к середине лета. А когда нырнула в золотые
волны двузерянки, будто нарочно выставив напоказ округлые бёдра,
обтянутые понёвой, Влас и вовсе распустил ворот рубахи. Зной
покамест не опустился на поля, а жарко вдруг стало…
Седовласый дядька поравнялся с княжичем, кивнул на девку.
- Подозвать?
Влас махнул смоляной головой, поглазел ещё малость и, наконец,
звонко свистнул в два пальца.
Девка так и подскочила, выронив корзину, а весёлые парни, до
того затаившие дыхание подобно господину, залились смехом. Только
отдышавшись она сощурилась против солнца и признала молодца.
- Здрав будь, княжич, - сказала она, поскупившись на поклон.
Влас повернулся в седле и упёр руку в бедро.
- И ты здравствуй, красавица.
Однако ж дальше разговор вести девица не спешила. Дождалась,
пока хохот утихнет, обвела малую дружину хмурым взглядом да пошла
подымать корзину. Влас всё больше привык к девам улыбчивым,
смешливым. Такие сами норовили подойти к нему ближе, ненароком
коснуться запястья, а то и шепнуть на ухо ласковое слово. Шутка ли?
Мало того, что княжич, так ещё и хорош собой.
Эта же улыбкой никого не одарила. Да и умела ли?
Первым неладное заподозрил дядька. Кому, как ни ему?
- Будет, княже. Нас дома ждут.
Но Влас, как водится, только отмахнулся от старика.
- Подождут. Эй, славница! Что невесела?
- Некогда веселиться, - был ответ. – Работать надобно.
- А ты передохни, присядь, - Влас хлопнул себя по бедру,
дескать, прямо сюда и садись. – А мои молодцы за тебя
потрудятся.
Парни снова загоготали, что стадо гусей.
- А ты, княжич, небось тоже без дела сидеть не будешь? Пока мы
трудиться в поле станем, ты потрудишься над девкою?
Влас показал белые зубы: сами гадайте, стало быть.
Девка метнула тяжёлый взгляд отряду за спины – туда, куда
убегала пыльная колея. По ней приехали всадники, по ней чуть раньше
пришла и она сама. И нынче, чтобы вернуться в деревню, следовало
обогнуть дюжину крепких парней да их вожака, скалящегося не хуже
волка. Славница ровно и тихо проговорила:
- Не серчай, княжич, что не по чести тебя приветствую. Я с
родовитыми говорить не обучена.
- Так я тебя обучу, - с готовностью пообещал Влас. – Знай
слушай!
Она медленно покачала головой.
- Слыхала я, что и без меня тебе нашлось, кого учить. Неужто
Матка не уважила, мёду не поднесла, рядом дочь не посадила?
Старшая в деревне, Матка Свея, и впрямь уважила его как следует.
Мёд был сладок и пьян, а дочь её, что слыла первой красавицей в
Тяпенках, добра и ласкова. Да не по сердцу. Где уж тут разгуляться
молодому горячему парню, когда дядька нашептал: хитрая Свея не
просто так отправила к нему любимицу. Зачнёт от княжича наследника
– и станут Тяпенки зваться Срединной землёй, шляхам поганым на зло.
А княжич возьми да и заупрямься! Словом, не веселие, а обида
одна!
Оттого княжич, хоть и пировал вдоволь, и наплясался, а силушку
молодецкую не растратил, да и хмель из буйной головы выветрил не до
конца. А тут – девка! Да норовистая… Да та, что на пир не явилась,
не пожелала поклониться щедрому господину.
