Солнце.
Свет над головой.
А в ущелье души темнота.
Безмятежно и чуть дыша
дремлет моя тоска.
Беспрепятственно,
беззаботно,
окончательно,
бесповоротно
распластала свои крыла
и осталась здесь
навсегда.
День доживал свои последние минуты. Птицы шныряли как
сумасшедшие, пытаясь урвать мгновения перед закатом и завершить
дела, которые не могут подождать до завтра. Впрочем, самого понятия
«завтра» в их маленьких щебечущих головках и не существовало, зато
было всеобъемлющее чувство полноты жизни с первых до последних
лучей солнца. Заботы, опасности, эмоции отступали лишь с
наступлением темноты, дарующей долгожданную иллюзию относительного
спокойствия и безопасности. И ночь теперь была уже совсем недалеко.
Небо отдавало розовым, а теплый вечерний ветер негромко шептался с
шуршащей, то тут, то там опадающей сентябрьской листвой. Сэйт сидел
на подоконнике своей башни и курил. Не спеша, с расстановкой,
пристально вглядываясь в переливающуюся цветами заката высь. Он
только что вернулся домой после долгих скитаний. Загорел, оброс
щетиной и превратился из мальчика-подростка в молодого мужчину,
очень похожего на своего отца. Темноволосый, высокий, с прямыми
чертами лица, спортивным телосложением и твердым уверенным
взглядом. Пожалуй, чуть мрачноватый для своего возраста, но Сэйта
это совсем не портило. Напротив, скорее придавало мужчине
загадочности, особенно с точки зрения противоположного пола.
Жилище встретило блудного сына тишиной и спокойствием. Сэйт
кивнул маячившей на входе охране и прямиком поднялся к себе, больше
никого не встретив по пути. Кинул рюкзак в угол, неторопливо обошёл
комнату и, достав самокрутки, устроился под потолком на окне, рядом
с платформой, где спал ещё ребёнком.
Он сбежал из дома сразу после тогдашнего разговора с матерью. Не
понимал, что за дурацкие проблемы у этих ненормальных родителей?
Почему они не могут жить вместе? Не верил, что отец снова появится,
и больше не мог сидеть дома, в ожидании неизвестно чего. Бросил
учёбу. Ушёл защищать границы каких-то территорий Джеда (до которых
ему, по сути, не было никакого дела) и за три года походной жизни
повзрослел лет на десять. Теперь эта комната, набитая старыми —
наивными и детскими — вещами, казалась ему смешной. Он вспомнил,
как они в первый раз спустились вниз по трубе. Как мама сначала
отказывалась, а потом, испуганно взвизгивала и скользила вниз, сидя
на плечах отца. И они все вместе смеялись до упаду.
«Как же счастлив был он тогда!»
Но этого уже не вернуть. Так же, как и не вернуть беспомощно
болтающуюся как плеть руку… Если бы не ранение, он бы ещё долго не
появился дома. Сэйт поморщился от боли и снова затянул сигарету.
Его рана была неопасна. Так, ерунда. За четыре месяца он кое-как
приноровился к своему однорукому состоянию, но малейшее движение
отдавалось в нём неимоверной болью и врачи ничего не могли
поделать. Только курево — единственное, что спасало хоть ненадолго.
Он погасил окурок и достал вторую сигарету.
— Всё так плохо? — послышалось снизу.
Сэйт вздрогнул и обернулся на голос.
— Отец. Ты здесь… — ошарашено уставился он на Азаира, стоявшего
в дверях.
Тот слегка улыбнулся ноткам удивления и радости в голосе сына,
поднялся к окну и осторожно обнял его:
— Очень больно?
Сэйт пожал плечом и снова поморщился. Азаир коснулся губами лба
и сын расслабился в его объятиях. На лице появилось слабое подобие
улыбки.
— Жаль, что нельзя провести так всю жизнь, — попытался свести к
шутке Сэйт. Азаир погладил ершистые густые волосы сына и осторожно
провёл кончиками пальцев по его висящей руке.
— Нет. Не надо. Пожалуйста, — стиснул зубы Сэйт, схватил
здоровой рукой запястье отца и попросил: — Я не выдержу.
Оставь.
