16 лет назад, Степь, окрестности
Галаада
В Степи жара, такая жара, что не
слышно ни шелеста ветра, ни пения птиц. На пронзительно-голубом
небе ни облачка. Изнемогающие от палящего зноя люди попрятались в
шатрах. Единственное, что еще живо – от стана до
подернутого маревом горизонта – стадо овец, лениво
щиплющее пока зеленую траву возле реки. Мальчик-пастух лет восьми,
сидя прямо на земле, что-то мастерит из палок и соломы. Он
совершенно забыл про овец, про зной, про голод и жажду. Его
интересует только странная птица, крылья которой он сейчас пытается
закрепить веревкой так, чтобы они держались крепче.
- Попробуй кожу и
клей, – советует мальчику старик, неожиданно появившийся
за его спиной.
Мальчик вздрагивает, хрупкое крыло
под его пальцами лопается с треском.
- Нарьен-хэ, – вздыхает он, в сердцах разламывая
остальные палочки. – Кожа тяжелая. И клей тяжелый. Ничего
не выйдет. Да я и не маг.
- Да, будь ты магом, было бы
проще, – соглашается старик. – Много лет назад,
когда хан еще был молот и горяч, а я был в его войске янычаром,
приезжала в Степь одна женщина...
Мальчик вздыхает и закатывает глаза.
Женщины его совершенно не интересуют. Ни капельки. Но старость
следует уважать, поэтому он молчит и делает вид, что слушает. Но
старого Нарьена не обмануть. Он отвешивает внуку легкий
подзатыльник – чтобы не корчил рожи – и
продолжает:
-У нее были сыновья, такие же как
ты. Может, постарше на пару лет. А, вспомнил! Это было когда
достопочтенный Аяз Кимак, да продлятся дни его на земле,
взял себе супругу. А мальчики эти были ее братьями. Были они
магами – один воздушник, второй водник. Похожи как две
капли воды, и всегда держались вместе. Они строили себе
крылья – как раз из кожи и из прутьев. Клянусь, я впервые
в жизни видел тогда, как летает человек!
- А как он
летал, дахэ [1]? – взволнованно спросил мальчик. – Как
птица? В небе?
- Вниз с
обрыва, – усмехнулся старик. – Парил. Долго
парил. Ветер подхватил его под крылья и нес за собой.
- Ветер... – прошептал
мальчик, сверкая черными глазами. – Знаешь, я его слышал!
Он поет мне свои песни и зовет за собой. Говорит мне: где твои
крылья, Яхо? Лети за мной, и я покажу тебя все чудеса
мира.
- Меня тоже когда-то звал
ветер, Яхо. Мать не пустила. Я был старшим, надеждой,
опорой...
- У меня нет
матери, – хмуро сказал мальчик, отбрасывая со лба мокрые
от пота нестриженные волосы. Узкие глаза его смотрели на деда почти
с ненавистью. – Никто меня не удержит. Я вырасту и буду
летать!
- Будешь, Яхо, – кивнул дед. –
Я в тебя верю. Но сейчас не время. Я тебе обед принес, поешь. И
овцы у тебя разошлись, давай, собирай их. А то потом палкой
от арына [2] получишь. И хоть искупайся, пока я тут, жара
невыносимая.
***
Яхо сидел возле постели деда,
глотая слезы. Строго говоря, старик был ему не дедом, а прадедом,
но разве это важно? Он был единственным близким мальчику человеком.
Еще недавно Нарьен-хэ приносил ему ему обед в
поле и рассказывал, как тушил Великий Пожар, а на прошлой неделе
старик попал под ливень и заболел. Вот уже четвертый день дед не
поднимается с постели, отказывается от еды,
почти не пьет и весь горит, порой сотрясаясь в
мучительном кашле, а сегодня и вовсе затих, видимо, уснул,
наконец.
У Яхо болит спина. Когда
дед слег, мальчик наотрез отказался оставлять его, за что был бит
палками. Но решения своего не изменил. На овец ему было
плевать. Яхо готов терпеть любую боль, только
бы Нарьен-хэ жил. Он готов взять на себя его болезнь, он
молодой, справится. Мальчик третий день держал сурим, молясь
степному богу, но увы, чудес не бывает, да и какое дело божеству до
мальчишки-сироты?
- Богиня, мать всего
сущего, – обратился он к той, кого
почитали галлийцы и славцы. – Всё, что
хочешь, отдам, только спаси деда.
