— Милка! Милка! Да где носит эту дурищу? Опять дрыхнет,
поди…
Я открыла глаза, потёрла лицо. Милка — это я. Как-то сразу
поняла. Милка… А ещё вчера меня звали Людмила Евгеньевна.
Пошатываясь, поднялась на ноги, схватилась за деревянную стенку.
Мимолётно удивилась, что не трещат суставы и в глазах не темнеет.
Отвыкла уже.
Ну что, куда мне там бежать?
Огляделась, усмехаясь. Тот, кто звал «дурищу», был прав. Я спала
в конюшне, в заднем стойле. Здесь валялись поломанные упряжи,
рваные попоны и какие-то ремни. На кучке попон и соломе я, а точнее
— Милка, сейчас стояла.
Итак, Милка. Я запустила пальцы в нечесаные волосы, внезапно
обрадовавшись тому, что они есть. И волосы, и пальцы. Память о
прошлых месяцах, полных боли и мучений, ещё жила внутри. Кажется,
кроме своей болезни я ничего и не помнила. Семья… была семья. Дети
вроде были. Но ни имён, ни лиц не осталось, только мягкое тепло на
душе. Работа была любимая. Тоже не помню, разве что — с металлами
как-то связана. Наверное, и друзья были, и дом.
Вот что я помню очень хорошо, яркой вспышкой, так это врача и
его слова:
— Вы хороший человек, Людмила Евгеньевна. Вы сделали много добра
людям. И умирать вам вроде бы рано. Но… в соседней палате девочка.
Единственный ребёнок в семье, других детей у матери не будет.
Хорошая девочка, но она не успела ничего. Вы можете отдать ей свой
свет.
Смешно. Какой там свет у умирающей от рака женщины?
— Забирайте, — сказала я. — Я свою жизнь прожила славно, мне
хватит. А она пусть живет.
— Уверены?
— Конечно.
— И снова — верный выбор. Нет, отпускать вас в вечность — это
расточительство, — врач (или не врач?) полистал свой блокнот и
улыбнулся. — Вот сюда. Тут все равно пустота. Согласны?
— На что?
— Жить. В другом мире. Но будет непросто.
— А когда мне было просто?
— Тогда я вас записываю.
— Погодите, — я вцепилась в его рукав, игнорируя вспышку
головной боли. — Только прошу: пусть я буду здорова.
— Само собой.
Почему-то я ему поверила сразу и безоговорочно. Наверное, просто
было все равно. Уходить легче, когда знаешь, что есть куда. Правда,
я была уверена, что очнусь младенцем. Раз уж новая жизнь. Но нет,
судя по рукам, ногам и волосам, я вполне уже взрослая. А судя по
груди, которую я ощупала, уже даже половозрелая. И что-то из
прошлого ещё помню. Это ли не счастье?
— Милка, тварь тупая, а ну выходи! Убью!
В проходе появился здоровый мужик с тряпкой в руках. Конечно, он
сразу меня обнаружил. Замахнулся на меня с рычанием.
— Только тронь — горло перегрызу, — спокойно сказала я
незнакомым низким голосом.
Мужик застыл. На его лице отразилось полное охренение. Не
удивление, не растерянность, не недоумение. Нет, именно охренение:
рот раскрыт, глаза выпучены, щеки побагровели. Да его сейчас
кондрашка хватит, а я буду виновата! Ему что, ни разу отпор не
давали?
Я отряхнула юбку и вздохнула:
— Что нужно делать?
Он ожил и, заикаясь, пробормотал:
— Там… это… народ прибыл. Дилижанс со студентами. Обслужить.
Заказы разносить.
— Ясно. Уже иду.
Проскользнула под его поднятой в нелепом жесте рукой и, щурясь,
вышла из конюшни.
Ух ты!
Здесь было лето, настоящее, знойное, ароматное. Остро пахло
скошенной зеленью, высокое голубое небо слепило глаза, за невысоким
забором склонила ветви яблоня, усыпанная мелкими ещё яблоками. А
возле конюшни галдели мужчины, нет, юноши. Все как на подбор
красавцы.
Два широкоплечих блондина с васильковыми глазами. Трое высоких
шатенов с одинаковыми узкими лицами, не иначе как братья. Был один
рыжий и веснушчатый и еще пара совершенно разных брюнетов: один
кудрявый и смуглый, как цыган, один обычный, особо не
примечательный. Среднего роста, с волосами, стянутыми в хвост.
Всего восемь, стало быть. Студенты? Ух, какие! И одеты довольно
роскошно, особенно если сравнивать с моим… эээ… работодателем.
Рубашки светлые, строгие, штаны одинакового фасона, но разного
цвета и с лампасами, ботинки аккуратные и, главное, чистые.
