Слова отца, Игоря, падали в утреннюю тишину квартиры так же тяжело, как капли расплавленного олова. Гостиная, залитая безразличным светом огромного, от пола до потолка, окна, казалось, впитывала их, не дрогнув. Безупречный минимализм – холодный мрамор пола, стеклянные поверхности, редкие, но баснословно дорогие арт-объекты – всё здесь дышало выверенным успехом и такой же выверенной пустотой.
«…и я не собираюсь это терпеть, Лена. Ее выходки переходят все границы». Игорь стоял спиной к окну, силуэт против безжалостно ясного неба. Он машинально поправил манжет идеально сидящей рубашки – жест, отточенный до автоматизма, как и многие другие в его жизни.
Елена, мать Марии, сидела в глубоком дизайнерском кресле цвета слоновой кости, таком же безупречном, как и все вокруг. Тонкие пальцы сжимали холодный фарфор кофейной чашки.
«Игорь, я не спорю, она бывает… непростой». Голос у нее был тихий, но с нотками металла, которые не мог скрыть даже бархат интонаций. «Но ты забываешь один существенный момент. На носу золотая медаль. Городская олимпиада по литературе – первое место. Ты хоть иногда вспоминаешь об этом, когда называешь ее просто «трудным подростком»?»
Взгляд Елены скользнул по панорамному виду на город – застывшее море стекла и бетона, такое же холодное и отстраненное, как и атмосфера в их доме.
Игорь медленно повернулся. На его лице, обычно непроницаемом, как хорошо выделанная кожа дорогого портфеля, мелькнуло раздражение.
«Медали – это прекрасно, Елена. Это инвестиция. В ее будущее, в нашу репутацию, если хочешь. Но это не индульгенция на скотское поведение». Он подошел к бару, встроенному в стену из темного дерева, плеснул себе воды. Лед в стакане звякнул одиноко и резко. «Характер – вот что определяет человека, а не количество блестяшек на полке».
«Ее характер – это отчасти и твое невнимание», – почти прошептала Елена, но Игорь услышал.
Он усмехнулся – короткий, неприятный звук.
«Мое невнимание? Дорогая, с твоими-то замашками и вечным «я лучше знаю» удивляться ее строптивости как-то… наивно». Он отпил воды, глаза его холодно блеснули. «Или ты забыла, какой «простой» ты сама была в ее возрасте? Или, может, и сейчас не сильно изменилась?»
Елена вздрогнула, словно от удара. Фарфоровая чашка едва заметно дрогнула в ее руке.
«Это низко, Игорь».
«Это правда, Лена. А правда редко бывает высокой и удобной». Он поставил стакан на полированную поверхность. «Маша – наша проблема. Общая. И я устал делать вид, что очередной ее диплом закроет дыру в ее воспитании. Или в наших отношениях, если уж на то пошло».
Солнечный луч, пробившись сквозь идеально чистое стекло, упал на абстрактную скульптуру из гнутого металла. Скульптура отбрасывала сложную, рваную тень на безупречно белый ковер. Тень казалась единственным живым, беспокойным пятном в этой стерильной элегантности.
Елена молчала, глядя на эту тень. Слова мужа, грубые и точные, повисли в воздухе, липкие, как паутина. Она хотела бы возразить, крикнуть, что он ничего не понимает, что Мария – тонкая, ранимая душа, которую он просто не хочет видеть. Но вместо этого она лишь плотнее сжала губы. Втаптывать себя в грязь взаимных обвинений не хотелось. Игра, как всегда, предстояла тоньше.
«В том-то и дело, Лена, – Игорь облокотился бедром о край массивного стола из цельного спила дерева, отполированного до зеркального блеска. Столешница отразила его искаженный, удлиненный силуэт. – Мы слишком часто реагируем. Слишком много внимания этим… спектаклям. Может, пора попробовать другую тактику? Полный игнор. Пусть побесится в вакууме. Посмотрит, как это – когда на тебя действительно ноль внимания».
Елена медленно отставила чашку на стеклянный столик. Фарфор коснулся стекла с тихим, холодным стуком, почти неслышным в просторном помещении.
