Глава 1: Тени Забора
Городок Дубравск. Само название звучало как сонная зевка. Он затерялся среди бескрайних, слегка холмистых полей, где ветер гулял на просторе, сгибая ковыль и поднимая тучи пыли с единственной асфальтированной дороги, ведущей куда-то вдаль, к миру, который здесь казался почти мифическим. Особенно глубоко спала окраина. Здесь время текло гуще и медленнее, как застоявшаяся лужа после дождя. Рядышком, будто прижавшись друг к другу от скуки и ветра, стояли старые дома. Некогда, может, и яркие, сейчас они выцвели под солнцем и дождями, их краска облупилась, обнажив серую, изъеденную временем древесину. Окна потемнели, ставни скрипели на ветру жалобно и неровно, будто старушечьи кости.
В одном таком доме, выкрашенном когда-то в голубой цвет, который теперь напоминал скорее грязноватое небо перед грозой, жил Коля. Пять лет. Возраст, когда мир – это бесконечное поле для открытий, огромное, яркое, полное загадок. Но мир Коли был аккуратно очерчен границами их двора, песчаной дорожкой до калитки с ржавой щеколдой и бесконечной, пустынной улицей, уходящей в поля. Заборы были его горизонтами.
Его родители, Марина и Сергей, были добрыми, но усталыми. Усталость была их второй кожей, пропитавшей все вокруг. Сергей работал на дальнем складе за городом, уезжал затемно, возвращался затемно, пахнущий машинным маслом, пылью и бесконечной дорогой. Марина целыми днями сидела за старой швейной машинкой «Зингер», ее ножная педаль стучала мерный, унылый такт, заполняя тишину дома. Она шила шторы, перешивала платья, чинила чужое тряпье – все, чтобы хоть немного скрести по сусекам. Их жизнь была чередой одинаковых, выцветших дней. Радостью был редкий приезд автолавки с дешевыми товарами, визит тетки из райцентра, привозившей гостинцы и новости из «большого мира», или воскресный поход в чадящий клуб на давно знакомый фильм. Но даже эти события быстро растворялись в привычной рутине, как сахар в несладком чае.
Коля был тихим ребенком. Он умел играть один, часами возясь в песке у крыльца, строя замки из палок и камней, или гоняя по двору свою единственную, потрепанную машинку – красный «Москвич», с отвалившейся дверцей и стертыми колесами. Его воображение заполняло пустоту. Пень у забора становился крепостью, лопухи – джунглями, а старая ворона, каркавшая на соседней крыше, – злобным драконом.
Но был один объект в его маленькой вселенной, который не поддавался веселой игре, который притягивал и отталкивал одновременно, как магнит, который то судорожно притягивает железо, то вдруг отбрасывает его прочь. Дом по соседству. Самый ближний, отделенный лишь низким, покореженным временем и непогодой забором из почерневших досок. Дом бабки Нади.
Он казался древним, старше всех на улице, будто не построен, а вырос из самой земли, врос в нее корнями и мхом. Одноэтажный, сгорбленный, под черепичной крышей, которая давно потеряла цвет и поросла густым, изумрудно-черным мхом. Окна, всегда затянутые пыльной паутиной желтоватого тюля, редко пропускали свет. Даже днем они казались слепыми, мертвыми глазами. А если свет и мерцал где-то в глубине, то был тусклым, желтоватым и неуверенным, как огонек свечи на сквозняке. Крыльцо покосилось, ступеньки просели. Но главное – двор. Он был непролазным, диким царством. Буйные заросли бузины с тяжелыми, темно-фиолетовыми гроздьями ягод (которые Марина строго запрещала трогать: «Ядовитые!»), лопухи с листьями размером с Колюну голову, цеплявшиеся за одежду своими колючими шариками, колючий кустарник с мелкими, ядовито-алыми ягодками, похожими на капельки крови. И везде – запах. Специфический, густой: прелой листвы, сырой земли, чего-то лекарственно-горького (полынь?) и подспудной, едва уловимой ноты тлена, старой, непроветренной кладовки.
