Между домиками и забором из крупной плетёной сетки оставалось метра три травы. В центре лагеря, вокруг дорожек и площадок, её стригли раз в неделю старенькой громкой газонокосилкой. Но здесь трава никого не волновала и росла спокойно, высоко; охранник подозревал, что газонокосилка в ней просто застряла бы.
Стебли доходили ему почти до колен. Впрочем, охранник был не очень высоким.
Он отошёл подальше от домика и достал из кармана сигареты. Для этого пришлось выключить фонарик и вернуть его на карабин – не хотелось случайно засветить лучом в окно отряда. Хотя дети наверняка спят в такую рань… Или лучше сказать "так поздно"? С другой стороны, с детьми в лагере никогда не знаешь наверняка.
Колёсико зажигалки в темноте трещало неестественно громко, и появившийся огонёк тоже казался тревожно-ярким. Почему-то стало не по себе. Охранник поспешно затянулся и зачем-то прикрыл огонёк тлеющей сигареты ладонью, чувствуя, как обтекают пальцы струйки дыма.
Он всё прислушивался, пытаясь понять, что его насторожило – кто-то всё же не спит? Тогда рано или поздно будут слышны шаги, шорох травы или гравия под ногами. Опыт подсказывал ему не кричать и не махать фонариком, а замереть и подождать.
Потом глаза наконец достаточно привыкли к темноте.
Охранник немного постоял, вглядываясь в окна ближайшего домика. За ними не промелькнуло ни тени; кружевные занавесочки неподвижно белели сквозь стёкла, словно через толщу воды. Если кто-то внутри и бодрствовал в три часа ночи, то наружу точно не собирался.
Ветра почти не было. Негромко шелестели верхушки деревьев за оградой; пару раз подала голос какая-то ночная птица. Далеко за лесом по трассе проехала машина – превышая, как показалось охраннику, разрешённую на этом участке скорость.
Ни шагов, ни шёпотка, ни даже громкого дыхания. Хотя он был уверен, что услышал бы его так же отчётливо, как слышит потрескивание волокон в своей сигарете во время осторожных затяжек.
Значит, можно докурить и идти.
На всякий случай всё ещё прикрывая сигарету, он переступил с ноги на ногу, разминаясь, и посмотрел вверх.
За что он любил это место, так это за звёзды.
На самом деле давно уже можно было махнуть в город – не на зиму, насовсем; друзья обещали рекомендацию в отличное охранное агентство, квартирка есть, а там и машину поменять, жена давно намекала…
Но ночью, когда детский лагерь затихал, он выходил к ограде, поворачивался так, чтобы свет фонарей с центральных дорожек не попадал в поле зрения, и видел Млечный путь, мерцающие вокруг огоньки, небо не чёрное, но какое-то бездонное под всеми слоями прозрачной синевы, присыпанной звёздами.
И все аргументы в пользу городской жизни становились неважными.
Глядя вверх, охранник затянулся в последний раз, уже не прикрывая огонёк, бросил окурок в траву и тщательно вдавил в землю. Поворошил ногой траву. Потом снова вытащил фонарик и включил, перед этим направив в сторону леса.
И тут же резко выключил.
Он не сразу понял, что увидел; сердце грохотало как сумасшедшее, заглушая шелест листвы. Почти машинально он поднял руку и вытер лоб, так же машинально пригладил волосы.
Он увидел…что?
Ребёнка?
Детскую фигурку прямо за широкими ячейками забора. Намного ближе деревьев. По колено в траве.
Он увидел ребёнка.
Осознав, наконец, свой испуг, охранник разозлился. Он сделал пару шагов в сторону забора и снова включил фонарик, второй рукой уже потянувшись к рации.
Может, стоило сразу окликнуть, сказать что-нибудь строгое – его всё равно уже заметили…
Он не сказал, не смог себя заставить, не смотря на злость: будто разом пересохло горло.
Как оказалось, хорошо, что не смог. За забором никого не было. Луч фонаря высветил только мокрую от росы траву и стволы деревьев.
