Первым, кого я увидела в этом странном мире, оказался мужчина
весьма примечательной наружности.
Был он высок, широк, бородат и говорил на незнакомом языке. А
ещё - мне так показалось – сердился. Хотя почему именно на меня, я
не понимала. В чём я-то виновата?
Ни в чём. Так ему и ответила, глядя прямо в его глубоко
посаженные чёрные глаза. А он только отмахнулся и пробурчал:
- А, гярд парсын!
- Я не понимаю! – сказала ему гордо. Он закатил глаза и, схватив
меня за плечо, подтолкнул к повозке. Я хотела отпихнуть его руку,
потому что боль пронзила тело, но сил не осталось. Пришлось
подчиниться. Да и в любом месте будет лучше, чем в этом сыром от
дождя и холодном от ветров лесу.
В повозке, сколоченной из грубых не ошкуренных досок, я сразу
поймала занозу в палец. Застопорившись, попыталась вынуть её, но
мужчина нагло шлёпнул меня пониже спины, придав ускорения, и я
свалилась лицом в вонючее, но мягкое и тёплое сено.
Мужчина бросил в меня плащом, который снял с плеч, и пошёл к
лошади. Повозка качнулась под его тяжёлым телом, он причмокнул,
щёлкнули поводья. Лес двинулся по обе стороны от меня, и я зарылась
поглубже в сено, накрывшись плащом. Ох, с этой сыростью я точно
заработаю пневмонию…
Рука наткнулась на тугой свёрток. Я зашарила ладонью, чтобы
отыскать, как его развязать, но свёрток неожиданно раскрылся сам
собой, и на меня глянули два больших блестящих глаза.
- Ах ты ж! – громко вскрикнула я от неожиданности, и обладатель
глаз шарахнулся в сторону. Но я разглядела маленькое худенькое
личико в грязных разводах, курносый носишко и крепко сжатый ротик.
Спросила уже шёпотом: - Как тебя зовут?
Она не поняла, хлопая ресницами. Я покрутила головой, досадуя на
свою тупость. Ну конечно, она не говорит на моём языке…
Протянув к ней руки, я невольно вспомнила Ташу. Моей девочке
сейчас исполнилось бы четыре годика… Нет, нет, не хочу думать об
этом, хочу забыть! Но этой малышке явно было холодно, даже
закутанной в вязаную шаль, и я решительно подвинулась ближе,
посадила её себе под бок и обняла. Девочка сжалась, как цыплёнок
под квочкой. Какая кроха! Что она делает тут, в телеге? Кто она
этому грозному мужчине, и где её мать?
Телега мерно покачивалась из стороны в сторону на ямках и
неровностях дороги, и меня стало клонить в сон. Клевать носом было
неудобно, и я прилегла в сено, удобно устроив ребёнка в изгиб руки.
Будем греть друг друга, раз уж оказались вместе в это время и в
этом месте.
А куда я попала, подумаю потом.
- Марина! Мар! Ты спишь? Открой дверь, Мар!
Так больно двигаться… Не хочу никого видеть. Не открою. Меня
нет. Я умерла. Я останусь лежать здесь, в моей кровати, где спала
вместе с мужем, который ушёл от меня, куда моя Таша прибегала по
утрам и заползала под одеяло, стараясь не разбудить… Я просто комок
тоски и одиночества.
Моей семьи больше нет, и всё остальное уже не
важно.
Кто бы ни звонил в дверь, ни стучал, ни звал.
Повозку тряхнуло, и я проснулась. Ощущение острой боли в том
месте, где, как говорят, находится душа, заставило застонать. Но
тёплая девочка зашевелилась у груди, и я тихо позвала:
- Таша…
Сильная рука схватила меня за ногу и потянула:
- Тарай!
- Что?
- Тарай, парсын-ба!
Это что значит? Вылезай, что ли?
Ну, я вылезла. Снова в холод, в промозглый ветер, в ночь. Но
девочка осталась со мной, и мужчина гаркнул на меня что-то
непонятное и очень страшное. Вырвал её из моих рук и снова посадил
в повозку. Малышка, разбуженная, захныкала, но мужчина прикрикнул
на неё, и она замолчала, сунув в рот край своей накидки. Вид этого
запуганного существа, которому было так хорошо со мной, а теперь
стало плохо, разозлил меня. Я набросилась на мужчину с кулаками,
колотя в грудь:
