Она давно забыла о том, что за стенами этого места существует другой мир. Точнее, она знала о нем, но для нее существовало два мира, а то и все три. Первым для нее был тот, что окружал ее вот уже целых три года заточения. Этот жуткий желтый дом. Его темные коридоры. Угрюмый надзиратель. Второй мир значился тем, что находился за стенами психбольницы. Белый свет, мир, люди, города, солнце и луна. Жизнь, которой она не видела уже три года. И последним миром являлось ее сознание. Из-за которого, она и оказалась здесь. Ведь ее считали невменяемой. Безумной. Опасной. Даже собственный брат, заплативший своему приятелю и тому, кого она считала своим другом, чтобы ее упекли сюда…
Каждый чертов день и ночь… вот так она разбирала на части свою несправедливую жизнь, лежа на койке в грязной темной камере, с маленьким окошком, сквозь которое с трудом пробивался солнечный свет, бывшей редкостью в этом городе.
Тихий смех вырывался из-за ее рта, вечно сведенного в улыбке. Несмотря на все выпавшие тяготы и невзгоды, у нее никогда не было плохого настроения. Улыбка не сходила с ее лица. Темно-рыжие волосы с объемным зачесом на правую сторону, виски выбриты. Острые скулы и подбородок придавали жесткость ее лицу, при этом сохраняя природную красоту. Не хватало лишь косметики. Черной помады и туши, чтобы она засияла во всем своем обличии. Тюремная роба вместо вызывающих и бунтарских нарядов, какие она привыкла носить.
По ту сторону решетки, в коридоре раздались шаги и на стене появилась тень надзирателя.
– Собирайся. Тебя приказано освободить. – прогремел голос, отозвавшийся эхом по блоку с душевнобольными.
Ее тихий смех умолк. Она села на кровати и разразилась громким истерическим хохотом. То ли от радости, то ли от шутки, которую решил отпустить сторож тюрьмы. Но это оказалась не шутка.
****
Она стояла напротив стола надзирателя. Тот выкладывал на столешницу ее изъятые при аресте, личные вещи. Надзиратель, как всегда, немногословен, хмур и погружен в думы. Рожа кирпичом. Взгляд исподлобья.
– Скатертью дорожка. – расщедрился он на словцо, когда закончил выкладывать вещи.
– И я буду скучать по тебе, сладкий. – она тихо рассмеялась. Затем развернулась и пошла прочь по коридору, чувствуя, как надзиратель впился взглядом в ее зад.
Сгущались сумерки. Серый туман стелился по мостовой. Тусклый свет уличных фонарей заливал тротуары и проулки бледно-желтым свечением. В таких декорациях, она возвращалась домой спустя три года вне воли. Ее легкие вдыхали отравленный городской воздух, но даже он всяко лучше того спертого, что наполнял камеру и желтый дом, где ее содержали.
Наконец, она стояла на пороге и смотрела на то, как за прошедшие годы обветшал фасад, выцвел кирпич . Посыпалась штукатурка. А ведь когда-то это был шедевр архитектуры.
– Дом, милый дом. – вздохнула она и направилась к дверям.
****
Ее квартира пришла в негодность. Дома, как растения. Если за ними не ухаживать, они увядают. В гостиной она кинула сумку на диван. Недолго постояв, села сама. Почувствовала, как изнутри подкатывает смех. Сначала она засмеялась тихо, а потом все громче, и истеричнее.
Безудержный смех и поднявшееся настроение заставило ее пуститься в танец, вообразив, что она оказалась на балу. Плевать на все остальное, что ее дом разваливается, что о ней забыли друзья и знакомые… главное, что она снова в деле. На свободе. А значит, все скоро вспомнят о ней. О да! Об этом уж она позаботится.
Но сперва нанесет визит своему братцу.
Ведь она сестра великого Отто фон Бернштейна.
Ее имя – Василиса фон Бернштейн.
