Апрель 1946
— Левантия через пять минут.
Сонный голос за спиной привел Арину в себя. Она не спала — хотя
привычка спать при каждой возможности, в любом месте, в любой позе
была у нее уже давно. Но не в этот раз.
Когда пять лет назад она уезжала из Левантии, родители провожать
отказались. Отец не стал ради такого события переставлять смену.
«Врач — профессия прежде всего военная» — это первое, что узнала от
отца о его работе маленькая Арина, которую тогда звали Ирэной.
Мама же была обижена на дочь, которую так долго оберегала от
всего плохого и страшного, пыталась двигать вперед по намеченному
еще до рождения Арины плану, — а та все сопротивлялась, все
дурила.
И в медицине вместо уютной фармакологии выбрала ужасную гнойную
хирургию. И даже ее бросила потом — ради работы в милиции. И за
сына директора маминой аптеки — мальчика из хорошей семьи с
блестящими перспективами — выходить отказалась. И даже услышав о
том, что началась война, — вместо того чтобы подождать, пока мама
подсуетится, найдет хорошее место через знакомых, подальше от
фронта, поближе к себе, — пошла добровольцем.
Сколько Арина ни объясняла, что ради месяца, ну максимум — двух,
которые продлится война, не стоит развивать бурную деятельность и
что с характером Арины проще там, где много работы и для рук и для
ума — в полевом подвижном госпитале, да еще
специализирующемся на гнойной хирургии, мама молчала, поджав
губы.
Провожала Арину Нинка, бывшая одноклассница и любимая
соседка.
Арина ушла из дома слишком рано — и они с Нинкой еще долго
бродили по улицам, споря о поэзии.
Арина представила, как было бы здорово, если бы поезд
остановился — а на платформе стояла Нинка в своем синем платье с
белым воротничком. Здорово было бы подойти к ней, и без всякого
«здрасте» продолжить тот дурацкий спор. Даже цитата подходящая
вспомнилась.
Но, конечно, в половине восьмого утра никакой Нины на вокзале не
было.
Арина спрыгнула на платформу — и ее окружил воздух Левантии. И
как будто бы не было последних пяти лет жизни.
В детстве, когда выяснилось, что зрение у Арины не ахти, она
жутко испугалась, что может ослепнуть, совсем как старый Савелий,
который сидел на паперти Рождественской церкви рядом с домом. И
поэтому она стала каждый день тренироваться ориентироваться в
городе с закрытыми глазами. Оказалось, что у каждого района свои
звуки. В Приморском — резкие, крикливые,
В Песочном — тихие, приглушенные, в Пороховых складах —
напевные. Даже каблучки Арининых туфель стучали по-разному.
А вот запах по всей Левантии был один. Морской, горячий,
зеленый. Аптечный и булочный, свежий и капельку цветочный.
Почувствовать запах родного города — это как в детстве бежать
зареванной через всю улицу и с размаху уткнуться головой в мягкий
мамин живот.
Арина улыбнулась и закурила.
До дома было три трамвайные остановки — совсем пустяк, минут
десять быстрым ходом.
Родители не знали, что Арина приезжает. Она им вообще не писала
. Когда добралась до места службы и появилась хоть минутка
свободного времени — Левантия была уже под немцами. А когда
освободили — два письма Арины вернулись с пометкой «адресат
выбыл».
Значит, все-таки успели эвакуироваться…
В то время Арине иногда казалось, что Левантия исчезла с карты
целиком: кому бы она ни писала, ответов не было. Подруги, коллеги,
соседи — все молчали. Пришло лишь письмо от мамы школьного приятеля
Семена, что тот погиб в первые же дни войны, сгорел в танке. От
остальных — тишина.
Арина сначала с завистью слушала чужие письма из дома. А потом
привыкла. Просто представила, что в мире есть место, где ничего не
меняется. И вот она вернется — уже совсем скоро — и даже книжка,
которую она оставила на столе, будет открыта на той же
странице.
