Погода испортилась. Совершенно неожиданно и необъяснимо. Вот
целую неделю было чудесное лето, полное запаха цветущих трав и
стрекота кузнечиков, а вот уже зарядила непроглядная серая морось.
Ни на пикник, ни во дворе повеселиться, ни до города прогуляться на
могучих плечах Поморника.
Сам Поморник принял смену погоды с невозмутимостью Будды. Сидел
в своем любимом углу двора, положив подбородок на колени, и молча
мок под дождем. Ребята хотели соорудить для него навес, но
материалов явно не хватало, как и опыта постройки высоких зданий.
Так что все удобства Помора сводились к наваленным кучей стволам
деревьев – чтобы совсем уж на земле не сидеть. Ну, и еще девочки
сшили ему капор из того рулона, что остался от плащей.
Марина вздохнула, глядя в окно на одинокую фигуру медитирующего
на дождь великана. Девушка сидела в своей лаборантской и грела руки
о стакан с чаем. Непривычная к местному укладу быта, она не очень
хорошо понимала, когда и как правильно топить камин, что должен был
обогревать ее комнату, и периодически лаборантская ужасно
выстывала.
Тот потрясающий заряд лишней энергии, которым случайно наградил
Марину Ксавьер, с избытком наполнив жизненной силой, постепенно
сошел на нет. Точнее, сошел на нет избыток, а все остальное
осталось, и Марина чувствовала себя вполне здоровой и счастливой.
Но вот бегать под дождем и хохотать подобно безумцам ее уже не
тянуло. А тянуло закутаться в плед, погреться чаем и всю неделю
читать какие-нибудь легкомысленные романы.
Увы, с чтением у нее все еще были проблемы. Которые едва не
потопили их школьный корабль уже на следующий день после победы
Уильяма на Игрищах.
В тот день Марина в очередной раз пыталась провести, наконец,
полноценный урок по музыке. И в очередной раз «обломалась», когда
посреди урока в класс вломилась комиссия от герцога. Состояла она
почему-то из господина Мэйгрина, недовольного ректора, довольного
проректора, Талагара Годье со товарищи и еще одного незнакомого
мужчины.
Корпус прошерстили сверху донизу. Проверяли все: перебирали
книги на предмет запрещенной литературы, копались на полках и в
личных вещах в поисках оружия и вредных веществ. Снова искали
имперские накопители, досматривая всех магиков до панталон
включительно, и даже пытались подсунуть что-то.
Но в этом месте вышел облом: доблестный Талагар Годье, как
выяснилось, не делил мир на челядь и господ, и при попытке
господина Мэйгрина подсунуть какой-то сверток в укромный уголок
вежливо уведомил аристократа, что тот, кажется, «обронил свою
вещь». Повторно Мэйгрин позориться не стал.
Проверяли и свеженаколдованного магика Сережу. Но тут коса нашла
на камень. Никто из жителей прежде мононационального государства
Галаард не знал, какие бывают магики и каковы пределы их
возможностей, а парни защищали «новенького», как младшего брата.
Точнее – как полюбившегося всем питомца-матершинника. Но об этом,
разумеется, комиссию не уведомили.
Ну и, конечно, проверяли документы. И вот тут уже комиссия
обломалась окончательно. Вернувшийся ранним утром Леам принес не
только идентификационный артефакт на Сережу, но даже те самые
«испорченные документы».
Где он взял дичайше испоганенный чем-то комок смятого
пергамента, который при проверке смутно фонил Освенскими
магическими знаками, было непонятно. Но легенду о нечитаемых
документах поддержал стопроцентно. А сверху еще и добавил справку
от городского лекаря по фамилии Тулглторн о том, что некий Сережа
Мышехвост находится у него на лечении в связи с «тяжелыми
последствиями неизвестного колдовства».
Ректор давился смехом при виде того, как бесится господин
Мэйгрин. Проректор сохранял невозмутимое выражение лица, но мрачнел
с каждой минутой. А незнакомый мужчина – представитель герцога –
холодно отчитал остальных членов комиссии, что его дергают по
пустякам, и покинул здание, как только понял, что прямых нарушений
устава Академии нет, а косвенные высосаны из пальца. Правда, перед
этим попросил Марину подписать запрос на имя императора.
