В глубине осенней ночи раздаётся детский плач. Чистый, живой, пробирающий до дрожи. Его не заглушает даже дождь. Крик младенца, совсем недавно принесённого в мир, до сих пор не привыкшего к его условиям, трудностям и боли. Трепещущая песнь о жестокости жизни, искренней какой не сыскать. Холод, голод, страх, беспомощность – всё смешалось в этом плаче. И всё это – один лишь звук, без единого слова.
«Неудивительно что так многим из нас он нравится».
Треск старых половиц вторит постукиванию ветвей по стеклу, аккомпанирует поскрипыванию дверцы огромного шкафа. Длинная костлявая рука с циничной нежностью раскрывает их. Осторожно, со знанием, с опытом. Тянется к стенам, опирается на них, вытаскивая непропорционально огромное тело наружу. Худое, высокое, покрытое редкой чёрной шерстью. Его отдалённое сходство с человеческим – исключительно издевательское, как говорил маэстро ужаса. Создавая его, природа явно хотела передать лишь одну мысль тому, кто встретится на пути у этого существа: прячься и молись, чтобы оно тебя не нашло.
Его вытянутая голова мерно покачивается, ноздри массивного носа раздуваются как у хищника, учуявшего добычу. По его собственному мнению, ничем гадким не пахнет. Только жаром крошечного тела, всё ещё заливающегося криком. Видимо, малышка всего-то не вовремя проснулась, и вместо мягкого света солнца столкнулась с непроницаемым мраком и шумом бури.
Тварь бесшумно подбирается к колыбели. На корточках, почти ползком, стараясь не задеть затылком люстру. Останавливается лишь на миг – когда слышит скрип в соседней комнате. Но за ним следуют лишь сдавленные крики, и старый до банальности спор.
– Ты не слышишь, что она плачет?! Иди и успокой её!
– Ты её родить решила, ты и укачивай! Мне спать надо, я на работу пойду, в отличие от некоторых!
– Не смей меня ещё и куском хлеба попрекать!
– Прекращу как только вы обе заткнётесь! Вставай и иди!
– Не пойду! Назло тебе никуда не пойду! Даже с места не сдвинусь!
– Как же ты меня…
Хлопок. Покачав головой, существо толкнуло незапертую дверь, моментально отрезая голоса. Каждую ночь одно и то же. Даже самую уважающую себя тварь подобное рано или поздно доведёт до белого каления.
«С этими двумя никакого покоя, – мысленно ругается монстр, вернувшись взглядом к детской кроватке. – и чего они только спорят…хорошенькая девочка».
Он нависает над малышкой огромной тенью, с интересом наклоняя голову, и рассматривая её со всех сторон. Та продолжает плакать, совсем игнорируя нежданного гостя. Существо тянется к крохотному тельцу, способному уместиться на одной его ладони…и слегка толкает в сторону.
Один раз. Второй, третий. Влево, вправо. Вправо, влево. Постепенно ребёнок перестаёт так громко кричать. Лишь тихо постанывает, явно измотанный собственной истерикой. Делает это всё тише, и тише, пока монстр продолжает его укачивать. Длинный палец бережно ложится на щёку, вытирает дорожки слёз, стараясь не задеть тонкую кожу длинным когтем.
Стоило девочке раскрыть веки, она вдруг удивительно осознанно посмотрела твари в глаза. Ни вверх, ни в пустоту, ни даже на его лицо. В глаза. С присущим всякому человеку любопытством. Честно, безотрывно, как если бы разглядывала безобидную зверушку. Усталые стоны постепенно сходят на нет – настолько она заворожена этими двумя огоньками напротив.
– Что, нравятся? – неожиданно произносит существо, ласково оскалившись. – Должны нравиться. Знаешь, скольких людей я заманил к себе одним лишь взглядом?…
Малышка, ожидаемо, не отвечает. Но подняв ручку, она вдруг ловко обхватывает крохотной ладошкой чёрный палец. Стоит твари попытаться высвободить его, как кроха вцепляется в плоть ещё крепче, и упрямо тянет её к себе, словно любимую игрушку.
