Обладая абсолютным познанием мира, Ганеша не понимал только одного: что он здесь делает, среди этих зомби? Что он должен постигнуть? Найти какой-то ключ, разгадку. Решить эту головоломку и перейти на следующий этап.
Но на этом этапе необходимо было не дать этой планете подмять тебя под себя и сделать таким же зомби, в которого требовало от него превратиться его орущее, жрущее, пьющее тело зомби. А его внутренний раскол на мирского Банана (я-для-других), философа Аполлона (сверх-я) и ангелоидного Ганешу (я-для-себя) находило смешным и никчемным. И эти их нередкие споры немало его озадачивали.
Ганеша жалел зомби, они были так наивны.
Но Аполлон, после серии экспериментов не испытывавший к зомби ничего, кроме брезгливого отвращения, говорил ему, что они сами выбрали себе такой формат бытия. И даже если он снова попытается им помочь, всё одно попятятся «на круги своя».
И Банану не оставалось ничего, как только использовать зомби по мере своих потребностей.
Ганеша пришел из рейса и нашел Алекто весьма гадкой. Разочарование вырыло в нём такой глубокий ров, что он тут же их разделил.
Но на следующий день Ганеша отставил книгу в сторону и наконец-то понял, что его встреча с Алекто с самого начала была большой ошибкой.
«Поэтому не нужно этого бояться! – додумал он, закрывая книгу. – Ты должен выяснить генезис того монстра, что поселился внутри Алекто. И сделать анализ его ДНК, как только он из неё выскочит и с криком набросится на этот мир!»
Поэтому он не стал брать Алекто мозговым штурмом, а решил, не перепрыгивая через ров разочарования, устроить осаду.
Но вернувшись к Алекто, Ганеша так быстро устал от своей д'осады, что хотел уже снова отозвать войска домой.
Но тут к ней стала заезжать Мегера. И Ганеша заметил, как сильно беременность Алекто изменила культуру поведения её подруги.
Мегера окрасила волосы в снег и остригла их на манер каре. Её движения стали более грациозными, мягкими, плавными. Улыбка – более кроткой. Пропитанный надеждой взгляд стал более задумчивым и глубоким.
И даже – культуру речи. Словно бы это она, а не Алекто, готовилась стать матерью.
И ни то чтобы ранее он старался не замечать её. Или Мегера, под панцирем своей вульгарности, была для него незримой. Просто, ранее она была совсем не такой, какой он теперь мог – и хотел – её видеть. Не такой замечтательной!
Особенно, когда Мегера начала устраивать пикнички на открытом воздухе на лужайках близ моря. Под тем предлогом, что это очень полезно.
– Но вовсе не для вас, – загадочно улыбалась Мегера, – а для вашего будущего ребёночка.
Невольно заставляя с ней соглашаться и принимать в пикничках активнейшее участие. Где Ганеша то деликатно, ну сущий ангел, то пытаясь мимолётно ощутить на губах вкус её кожи, не менее невольно выказывал ей своё расположение на диване в зале вечного ожидания блаженства. Путаясь под ногами её страстей.
На что зоркость Алекто давала о себе знать в домашних истериках, где Ганеша неостроумно выступал в экипировки «Егорки, у которого на всё отговорки». То есть снова стал разыгрывать из себя Пьеро и зажил спустя рукава, всё глубже погружаясь в тёплый ил бессознательного. Рассматривая Алекто уже не иначе, как пиявку.
Когда вечерами они все вместе пили в ларьке Мегеры вино в квадратных целлофановых пакетиках, которое все тогда, с усмешкой, называли «капельницы». И принимали как лекарство от прозы жизни.
Он на Мегеру – гипервнимательный! Не понимая до конца, что же с ней такое произошло? Она на него – слой равнодушия.
Так возникает любовь. Возникает так нудно и яростно, что практически невозможно её заткнуть. Тем более, когда ты пьян!
