Воздух, которым она дышала последние восемь часов, был густой смесью лака для волос, дорогого парфюма и приглушённого запаха чужого пота. Воздух «Версаля».
Кира откинулась на спинку стула в тесной, пропитанной чужими ароматами раздевалке. В зеркале отражалось безупречное макияжное лицо – идеальная маска с ровными стрелками, алыми губами и уложенными с искусной небрежностью волосами. Но маска трескалась по краям. Трещины проступали в глазах – в них читалась усталость возрастом в тысячу лет, та, что просачивается сквозь самые плотные слои тонального крема и смывает всю эту показную красоту.
Она сбросила туфли на умопомрачительных шпильках. Острая, почти сладостная боль пронзила затекшие, распухшие ноги. Она схватила каблук и с силой надавила им на багровый, отвратительный синяк на щиколотке – след новой, не разношенной пары. Боль на мгновение сделала мир чётким и реальным, выхватив его из калейдоскопа приглушённого баса, гула пьяного смеха и звона бокалов.
Достала телефон. Яркий экран резанул по глазам. 03:47. Механическим, выученным до автоматизма движением она выставила будильник на 6:00. Нужно готовить завтрак дочери. Алиса. Имя отозвалось тихим, болезненным уколом где-то под рёбрами.
Она вздохнула. Это был не просто вздох, а последний выдох утопленницы, которую вот-вот накроет очередная волна. – Родные края, – прошептала она в тишину раздевалки, и в её голосе звучала такая горечь, что слова казались отравленными.
– — Чёрный ход «Версаля» пах мокрым картоном, дешёвым виски и отчаянием. Кира вытолкнула тяжёлую дверь плечом, вжавшись в тонкий полушалок, и тут же съёжилась от колючего осеннего ветра.
Их уже ждали. Тени у стены, под скупой защитой ржавого козырька. Мать, Мария Ивановна, куталась в старенькое пальто, пытаясь прикрыть от назойливого дождика маленький свёрток на руках – её дочь, Алису.
– Мама! – тонкий, пронзительный голосок пробился сквозь шум дождя.
Сердце Киры сжалось. Она почти выхватила дочь из рук матери, инстинктивно загородив её своим телом и пуховиком от этого места, от этого воздуха, от всей своей жизни.
– Мам, спасибо, – бросила она, целуя в макушку сладко пахнущий детским шампунем комочек. Губы автоматически прикоснулись ко лбу дочери. – Держалась? Температуры не было?
– Вроде нет… – голос матери звучал виновато и устало. Она не смотрела на Киру, её взгляд скользил по грязной кирпичной стене, по обветренной двери. – Максим звонил, спрашивал, не нужна ли помощь… Кира, я не понимаю, что это за работа у тебя до ночи…
– Поехали, – резко, почти грубо оборвала её Кира, поправляя капюшон на голове Алисы. – Я на нуле. Завтра… то есть сегодня, вечером снова смена.
Взгляд матери – молчаливый, полный немого упрёка и стыда – был тяжелее любого камня. Но она лишь покорно кивнула и побрела к машине, старой иномарке, купленной в кредит, который ещё полгода нужно было выплачивать.
– — Тепло салона, монотонный шум двигателя и ровное дыхание спящей на заднем сиденье Алисы должны были успокаивать. Но внутри Киры всё сжималось в тугой, болезненный комок. Она поймала своё отражение в зеркале заднего вида – размазанная тушь, поблёкшая помада, усталое лицо женщины, которой на самом деле было не двадцать три, а все сорок.
Навигатор показывал: «Осталось 15 минут». Пятнадцать минут тишины. Последних за сегодня.
Она ткнула в телефон, включив громкую связь. Набрала номер. Раздались гудки, а затем – весёлый, небрежный голос автоответчика: «Йоу, ты попала на Артёма. Делай, что должен, после писка.»
Кира сделала глубокий вдох, собираясь с силами, как актриса перед выходом на сцену.
