Воздух в галерее был густым и сладким, как патока. Он состоял из аромата дорогого парфюма, лёгкой пыли на рамах картин и трепетного ожидания, витающего вокруг каждого представленного полотна. Вернисаж молодого, но уже нашумевшего художника-гиперреалиста был в самом разгаре. Гул голосов, смех, позвякивание бокалов – всё это сливалось в единый, нарастающий гул, который, однако, не мог заглушить тихого волнения, царившего в сердце Кристины.
Она стояла чуть в стороне от основной толпы, прислонившись к прохладной стене и стараясь сделать вид, что с огромным интересом изучает крошечный мазок на огромном холсте, изображавшем мокрую от дождя мостовую. На самом деле она просто ловила дыхание. Эти светские рауты всегда выматывали её, заставляя чувствовать себя немного не в своей тарелке, актрисой, играющей чужую роль. Её собственный мир был тихим, состоящим из пастельных тонов и одиноких прогулок с фотоаппаратом, а не из блеска и громких разговоров.
Кристина позволила взгляду скользнуть по залу. Дамы в вечерних платьях, мужчины в строгих костюмах, критики с многозначительными выражениями лиц. И вдруг её взгляд наткнулся на того, кто так же, как и она, казался немного чужим на этом празднике жизни. Он стоял у огромного окна, за которым медленно оседал на московские крыши вечерний дождь, и смотрел не на картины, а на эту пелену воды, на пепельное небо, на огни города, отражавшиеся в лужах. Высокий, очень прямой, в идеально сидящем тёмно-синем костюме, который выдавал в нём иностранца с первого взгляда. У него были собранные, немного строгие черты лица и руки, сложенные за спиной – жесты спокойной, но уверенной силы.
И в этот момент он повернул голову и посмотрел прямо на неё.
Кристина почувствовала, как по её щекам разливается горячая краска. Пойманная на том, что разглядывает незнакомца, она растерялась и поспешно опустила глаза, делая вид, что ищет что-то в своей маленькой сумочке. Сердце бешено колотилось где-то в горле. Глупость, абсолютная глупость. Она – взрослая женщина, художница, а не девочка-подросток.
Через мгновение она рискнула снова поднять взгляд. Незнакомец уже не смотрел в окно. Он медленно шёл через зал, легко лавируя между гостями, и его путь, как показалось Кристине, лежал прямиком к ней. Ей вдруг страшно захотелось исчезнуть, раствориться в стене, но ноги отказывались слушаться.
– Простите за бестактность, – раздался рядом низкий, бархатный голос с изящным акцентом, делавшим русскую речь чуть более певучей и мягкой. – Но я не могу не отметить, что ваше платье – единственное произведение искусства здесь, которое может по-настоящему соперничать с живописью.
Кристина заставила себя поднять голову и встретиться с ним взглядом. Вблизи его глаза оказались цвета морской волны – холодного, глубокого, с вкраплениями более тёплых золотистых искр вокруг зрачков. В них читалась не наглая самоуверенность, а искренняя, почти детская заинтересованность.
– Спасибо, – её собственный голос прозвучал хрипловато от волнения. Она сглотнула и попыталась улыбнуться. – Хотя, боюсь, художник может обидеться на такую конкуренцию.
– Пусть обижается, – он ответил с лёгкой, едва уловимой улыбкой, тронувшей уголки его губ. – Истина дороже. Я Эдвард.
– Кристина.
Она приняла его протянутую руку. Его пальцы были длинными, тёплыми и сильными. Рукопожатие было уверенным, но не сильным – скорее, обволакивающим и надёжным.
– Вы знакомы с автором? – спросил Эдвард, кивнув в сторону центра зала, где стоял сияющий виновник торжества.
– Скорее, мы существуем в одном творческом пространстве, – ответила Кристина, чувствуя, как лёд робости понемногу тает. – Иногда пересекаемся на таких вот мероприятиях. А вы? Искусствовед? Коллекционер?
