— Что?
Я поверить не могу в сказанное бабушкой.
— Что слышала! — огрызается она. — И не вздумай кочевряжиться и
принцессу из себя ломать. Мы с дедом в ниточку тянулись, учили
тебя. Будь благодарной!
Бабушка права — они с дедулей действительно старались, чтобы у
меня было всё лучшее. Я могла позволить себе и квартиру снимать,
конечно, вскладчину с одногруппницами, но всё же не приходилось
жить с хозяйкой. И одета всегда была не хуже других. И на выходные
бабуля всегда везла мне закрутки и другие продукты собственного
производства.
Я им с дедом благодарна по гроб жизни. Моя непутёвая мама родила
меня в шестнадцать и бросила. Где она сейчас — даже Интерпол не
знает. Её так и не нашли. Бабушка с дедушкой — мамины родители —
вот уже двадцать один год вся моя семья.
И вот дед слёг. Сердце. Нужно серьёзное, а главное,
дорогостоящее лечение. И, разумеется, таких денег у нас нет.
Вот бабушка и впадает в отчаяние. Идёт на крайние меры. Только вот
я к таким мерам не готова. Да и дедушка, если узнает,
точно не в восторге будет. Как бы хуже ему от бабушкиных инициатив
не стало.
Обнимаю её за талию, упираюсь подбородком в плечо.
— Бабуль, милая, ну давай без этого, — увещеваю я. — Мы
справимся. Я работать пойду.
— Куда? — рассерженной кошкой фыркает бабушка. — В библиотеку?
На бюджетную зарплату? О да! Мы сразу олигархами станем! И деда
вытащим!
— Я подработку возьму. Кружки в школе буду вести. Уже
договорилась.
— Ну да, — ехидничает бабушка, помешивая ягодное варенье, —
лишние две тысячи…
— Пять! — обиженно поправляю я.
— Да хоть пять, Сашка! Хоть десять! Это капля в море и положение
не спасёт.
Она устало опускается на колченогий табурет, поправляет
съехавшую косынку, качает головой. В уголке глаз, некогда
васильково-голубых, как рассказывал дедушка, а сейчас блёклых,
окружённых лучиками морщин, собираются слёзы.
Я вглядываюсь в родные черты и замечаю, как бабушка осунулась и
сдала. Страх трогает сердце — они с дедушкой моя единственная
семья. И пусть я уже взрослая, совершеннолетняя, но оставаться
одной — ой как страшно! А бабушка — замоталась, измучилась. Весь
день в хлопотах — то в огороде, то в стайке.[1] Ни свет, ни заря —
уже на рынок торопится в соседний крупный посёлок: парное молоко,
творог, яйца. Всё домашнее, вкуснейшее. А я, фифа городская, уже
неделю дома, а ещё даже в курятник ни разу не зашла.
— Думаешь, Сашка, мне хочется родную кровинушку под чужого
мужика? Думаешь, о такой судьбе я мечтала для тебя? Такой твою
свадьбу видела? — бабушка всхлипывает горько, с подвыванием.
Сажусь рядом, обнимаю, а у самой сердце заходится от
жалости.
— Бааа, — жалобно тяну я, — откуда он вообще взялся на нашу
голову? Этот олигарх?
— Да не он сам, Санька. Люди его на администрацию вышли.
Развлекаются богатенькие так: мол, найдите нам девку посмазливее и
обязательно невинную. Мы её того-этого, а вам — новую дорогу, или в
школу нормальный водопровод. Да мало ли чего такому захолустью, как
наша, богом забытая дыра, надо? Вот и согласился наш глава. —
Бабуля вздыхает, трёт глаза уголком платка, а потом говорит: —
Зовёт меня вчерась и начинает: ой, Никитична, знаю, что Семёныч-то
твой слёг — бьёт, значит, гад, по больному, нутро выворачивает. В
общем, предложение есть одно. Санька твоя — девка видная. И я знаю,
ты её в строгости растила, так что, девочка она у тебя до сих пор,
так? Я уже тогда испужалась: мол, куда клонит? А он: так вот, тут
дело такое… Один олигарх право первой ночи хочет и кучу денег даёт.
И селу нашему на подъём хватит, и деду твоему на лечение. Ну сломал
меня. Согласилась я, Сашенька. Продала тебя.
Ревёт так, что плечи трясутся.
Я не злюсь, это она от отчаяния.
