Муж потребовал развода по совпадению ровно на седьмую годовщину
нашей свадьбы.
Смотрит на меня враждебно:
— Ты дашь согласие, Карин, и я выплачу хорошие отступные.
Начнёшь препятствовать расторжению брака — я всё равно добьюсь
своего, только ты ничего не получишь, кроме того, что установит
суд. Сходи к любому юристу, и тебе объяснят, что закон на моей
стороне. У меня на руках заключения трёх разных независимых клиник,
подтверждающих твоё бесплодие.
Я уныло киваю, а поднять голову уже нет сил.
Сердито фыркнув, муж — будущий бывший муж — чеканя шаг,
стремительно покидает гостиную. Звук шагов отдаляется, вдали
хлопает дверь его рабочего кабинета, и я остаюсь одна. Совершенно
одна — в комнате, в жизни.
Я боком заваливаюсь на диван, подтягиваю колени к животу. Взгляд
упирается в белизну потолка, и я чувствую себя опустошённой до
донышка. Есть только пустота надо мной и бесконечная усталость
могильной плитой навалившаяся на грудь. Даже дышать трудно. Берт
правда думает, что в таком состоянии я могу хоть чему-то
препятствовать? Изо рта вырывается рваный смех, больше похожий на
чахоточный кашель. Я закрываю глаза, отдаваясь утешительной
темноте.
Когда всё пошло не так?
Ответ где-то рядом, но я не понимаю, словно ответ прячется от
меня за пеленой тумана, играет в злые прятки.
— Ты решила, что если будешь лежать сутки изображая больную, я
изменю решение? Глупо, Карин. Приведи себя в порядок. Слушание
через три часа.
Он не знает, что последнее время я почти всегда лежу?
Только я не болею.
У меня просто нет сил.
Потому что жизнь серая, и всё, что есть — это кромешная
безысходность. Берт напрасно думает, что я буду чему-то
препятствовать. Мне всё равно, буду я числиться его супругой или
буду точно также лежать под одеялом в статусе разведённой.
Кое-как приподнявшись, я протягиваю руку. Пальцы подрагивают. Я
неуклюже обхватываю стоящий на подносе стакан, и во рту заранее
разливается горечь, но я делаю глоток. Горничная терпеливо ждёт.
Она держится безупречно, её не в чем упрекнуть, только в глубине её
глаз живёт брезгливость, адресованная мне. Я согласна — я
действительно очень жалкая. Я глоток за глотком выпиваю жирный
бульон с размоченными ржаными гренками. Едва ли такой еды
достаточно, но больше в горло не лезет, и я позволяю горничной
отвести себя в ванную, искупать, причесать, одеть и даже нанести
макияж. Не ради красоты, а чтобы скрыть землистый цвет лица, мешки
под глазами, сухость губ.
А ведь совсем недавно я была настоящей красавицей. Куда что
ушло? Мне всего двадцать семь лет, совсем молоденькая, а чувствую
себя древней старухой и иногда мелькает подленькая мыслишка, что
здорово уснуть навсегда. Закрываешь глаза и… конец.
— Сносно, — заключает Берт, оценив старания горничной.
Он подаёт мне руку совсем как раньше, и мы спускаемся на улицу.
Я иду медленно, и Берт недовольно поджимает губы, но не
торопит.
Мы садимся в экипаж.
Тоже почти как раньше. Только раньше Берт не отодвигался от меня
в угол. Чтобы не видеть, насколько я неприятна мужу, я
отворачиваюсь к окну и невольно слежу за проплывающими за окном
домами.
— Новый магазин? — удивляюсь я. Когда-то я обожала
наряжаться.
— Уже год, — откликается Берт.
Я глубоко вдыхаю. Надо же, выезд подействовал на меня
благотворно. Я давно не замечала за собой интереса к жизни.
— Когда у нас всё пошло не так? — внезапно для самой себя
спрашиваю я и резко оборачиваюсь.
Непривычно быстрое движение стреляет в шее болью.
— Когда тебе стало лень, Карин. Посмотри на себя, во что ты
превратилась. Ты была красивой, улыбчивой, лёгкой. Я был счастлив
жениться на тебе. А стала как кабачок, растущий на куче мусора.
Сколько раз я тебя звал пойти на премьеру, поехать в гости,
побывать на выставке? И что я слышал в ответ? “Я не хочу”, “Я
устала”, “В другой раз”. Сколько врачей ты прошла? Все как один
утверждают, что ты здорова.
