Нестерпимо яркая слепяще-белая вспышка бьёт по глазам.
Долгий миг мне кажется, что я растворяюсь в небытии, таю как как
шарик сливочного масла, брошенный в раскалённую сковороду, и что-то
обжигающее бежит по венам словно кровь превратилась в жидкое
электричество.
— Очнитесь, юная госпожа, очнитесь же! — глухие причитания,
раздавшиеся над самым ухом, настолько чуждые захватившему меня
нереальному вневременью, что сбивают с толку.
— А… — я невольно прислушиваюсь к осипшиму голосу..
Обращаются явно ко мне, но с каких пор я стала госпожой, и не
просто госпожой, а именно юной?
Женщина надсадно кашляет и продолжает причитать:
— Не шутите так со старухой, юная госпожа, открывайте глаза. Я
вижу, как дрожат ваши самые прекрасные на свете ресницы. Ну же,
юная госпожа, смилуйтесь!
Кто она?
А я кто? И где?
Ладонь ощущает грубый ворс, под спиной что-то жёсткое, голова
лежит на пахнущем травами валике. Воздуха не хватает, душно.
— Юная госпожа очнулась? — слышится новый, теперь мужской
голос.
— Не уберегли, — женщина кашляет, всхлипывает.
— Что? Смеешь проклинать юную госпожу?!
О чём он? Обвинение грозное, и я интуитивно чувствую, что спор
закончится плохо, открываю глаза, смаргиваю.
Я будто в большой коробке — вокруг сумрачно и тесно.
— Юная госпожа!
— Да… — я опираюсь на локоть, приподнимаюсь и пережидаю приступ
дурноты.
Кто сейчас меня звал?
В первое мгновение мне даже показалось, что ко мне обратился
кто-то третий, пока до меня не доходит, что это всё та же
называющая себя старухой женщина, только её голос преобразился до
неузнаваемости, настолько моё пробуждение её осчастливило.
Аж неловко становится.
В окружающем сумраке трудно рассмотреть лицо женщины, но всё
равно видно, что она немолода: сухая кожа в изломах морщин, туго
собранные волосы серебрятся сединой, сутулые плечи будто придавлены
тяжестью прожитых лет.
Она поспешно и угодливо подаёт мне руку, помогает выпрямиться, а
сама опускается на пол у моих ног.
В голове до сих пор пусто, логические цепочки собираются с
трудом, и я начинаю с самого простого. Женщина меня знает, это
факт. Она моя служанка? Почему из всех возможных вариантов мне на
ум пришёл именно этот? Из-за её поведения?
— Что произошло? — спрашиваю я и не узнаю себя. Разве
хрустальный звон ручейка мой? У меня же самый обычный голос…
— Юная госпожа? — мужчина снаружи напоминает о себе зычным
окликом.
Я наконец осмысленно окидываю пространство взглядом — нутро
большой коробки. Через узкий проход два обитых войлоком сиденья, на
одном из которых я и очнулась, слева полузашторенное окошко, а
справа дверца тоже с окном и шторкой. Полагаю, я в экипаже? Мысль
странная. С какой стати я думаю про крытую повозку? Это ведь не
что-то, что в обиходе?
Выглянув, я обнаруживаю обступающий грунтовую дорогу лес и на
обочине распростёртое в дорожной пыли тело. Из груди торчит рукоять
клинка, утопленного на полную длину лезвия…
Меня пробирает мороз. К открывшемуся зрелищу я была не
готова.
Да где я и что происходит?!
Только что на экипаж напали и атака была отбита, верно? Кажется,
я вспомнила удары клинков, свист стрелы и ослепительную вспышку.
Это воспоминания или игра воображения?
— Юная госпожа, вы побледнели…
— Я в порядке, — заверяю я.
Как она может в этом сумраке видеть?
— Юная госпожа очнулась, и ей уже лучше, — женщина высовывается
из экипажа и на свой лад повторяет мой ответ, хотя я сказала
достаточно громко, чтобы меня услышали.
— Скорейшего восстановления юной госпоже!
Судя по приглушённым шагам, мужчина отходит. Я слышу, как он
начинает раздавать указания, и снаружи завязывается возня поспешных
сборов.
Мы с женщиной остаёмся наедине.
Наверное, проще всего прямо сказать, что я вообще ничего не
понимаю, но чуйка противится откровенности. Откуда я знаю, как
окружающие меня люди отреагируют на признание? Всё такое странное,
незнакомое. Или наоборот знакомое? Почему я чувствую себя
самозванкой?
