Капли дождя барабанили по крыше мастерской с настойчивостью, не сулящей ничего хорошего. Оля отложила кисть, оставив на холсте незаконченный мазок ультрамарина, и подошла к окну. Небо из серого стало свинцово – черным, а улицы Петербурга за несколько минут превратились в бурные реки. Хорошо, что сегодня удалось продать две работы, но теперь эта непогода грозила сорвать все планы.
Она с тоской посмотрела на новый, еще пахнущий свежей краской подрамник у стены. Деньги от продажи как раз должны были пойти на него и на краски для новой серии. Серии, которая, как она надеялась, наконец-то принесет ей долгожданное предложение о персональной выставке. Мечта, ради которой она не спала ночами, работала официанткой и писала портреты туристов на Невском.
Мысли о выставке пришлось отложить. Сейчас главной задачей было добраться до дома живой и не промокшей до нитки. Оля наспех скинула запачканный краской халат, натянула ветровку, которая явно не была рассчитана на такой ливень, и, прикрывая сумкой с эскизами голову, выскочила на улицу.
Ветер тут же рванул на себя дверь, а ледяные брызги хлестнули в лицо. Через два шага она промокла. Вода заливалась за воротник, мокрая ткань неприятно прилипла к спине, а волосы растрепались и покрылись миллионом капелек. Добежав до остановки, она с облегчением юркнула под ее узкий козырек, но это почти не спасало. Стеклянные стены будки были залеплены мокрыми листьями, а внутри, как ей показалось, пахло сыростью и отчаянием.
Оля ежилась от холода, безуспешно пытаясь стряхнуть воду с рукавов. Машины проносились мимо, поднимая веера грязной воды. Улицы стремительно пустели. Она достала телефон – до автобуса еще минут двадцать. Двадцать минут в этом ледяном аду.
Она прижала к груди сумку. Внутри, в пластиковой папке, были сегодняшние наброски, ее сокровище, ее надежда. Они должны были остаться сухими. Она должна была их сохранить.
Именно в этот момент, сквозь водяную пелену на стекле, ее взгляд упал на собственную жалкую фигурку, отражавшуюся в темном окне остановки. Продрогшая, совершенно беспомощная. Художница, которая так стремилась запечатлеть мир в ярких красках, сейчас сама была похожа на размытый, невнятный акварельный эскиз, который вот-вот испортят, пролив на него воду.
Оля глубже засунула руки в карманы и сжалась в комок, пытаясь согреться. Еще пятнадцать минут.
Черный Mercedes G-класса с тонированными стеклами стоял в полусотне метров от остановки, будто приземистый хищник, затаившийся в серой дождевой пелене. Капли воды стекали по глянцевым бортам, словно слезы.
Изнутри мир казался другим – тихим, сухим и идеально контролируемым. Теплый воздух пах кожей салона и едва уловимыми нотами дорогого парфюма. Павел откинулся на заднем сиденье, рассеянно просматривая отчет на планшете. Дела шли как обычно: одни проблемы требовали грубой силы, другие – тонких манипуляций. Рутина.
Он поднял взгляд, чтобы сквозь призму дождя на стекле оценить пробку. Взгляд зацепился за одинокую фигурку под козырьком остановки. Девушка. Промокшая, потертая ветровка, растрепанные волосы. Она прижимала к груди какую-то сумку, словно пытаясь защитить ее от непогоды, и безнадежно ежилась от холода. Совершенно очевидно – ни машины, ни зонта, ни мужика, который бы о ней позаботился. Чья-то потерянная маленькая птичка.
Он уже было отвел глаза, вернувшись к цифрам, но его внимание снова привлекло движение. Девушка отбросила с лица мокрую прядь и на мгновение подняла голову, всматриваясь в поток машин. И он увидел ее лицо. Не просто милое. Оно было… живое, яркое. Даже с этого расстояния и сквозь размытое стекло он разглядел огромные глаза, полные досады и какого-то наивного, детского упрямства. В самой ее позе, в том, как она пыталась сохранить хоть каплю достоинства, промокнув до нитки, было что-то трогательное и неуловимо прекрасное.
