Тишина в квартире была густой, звенящей и абсолютно нереальной. Она давила на уши, как перепад высот, и в этом вакууме единственным звуком, единственным доказательством того, что мир еще существует, было неровное, сдавленное дыхание Ксении. А еще – глухой стук собственного сердца о ребра, отдававшийся в висках тяжелыми, беспорядочными ударами.
Она сидела на холодном кафеле кухонного пола, прислонившись спиной к дверце посудомойки. Колени были подтянуты к подбородку, а в пальцах, скрюченных от напряжения, до белизны костей зажат смартфон. Экран светился в полумраке ослепительно-белым пятном, усеянным кроваво-алыми точками. Десять пропущенных звонков. Десять. Все от него. «Руслан».
Имя обжигало сетчатку, как паяльная лампа. Каждый раз, когда она моргала, перед глазами вставал тот самый кадр, отпечатавшийся в памяти с пронзительной, невыносимой четкостью: он, стоящий у огромного панорамного окна его кабинета, залитого холодным светом зимнего полудня. И она. Елена. Безупречная, холодная, как скальпель. Ее рука с идеальным маникюром поправляла узел его галстука. Нежный, интимный, привычный жест. А на его лице в тот миг не было ни удивления, ни протеста. Только усталая отстраненность, которая ранила куда больнее, чем страстные объятия.
Ксения сглотнула ком, вставший колом в горле, и новый поток слез, горячих и соленых, покатился по щекам, оставляя на щеке влажные дорожки. Она провела тыльной стороной ладони по лицу, но это не помогало. Слезы были беззвучными, истеричными, выворачивающими душу наизнанку. Это были не слезы обиды или гнева. Это были слезы полного, тотального крушения. Крушения мира, который она, дура доверчивая, начала потихоньку называть «своим». Крушения будущего, которое уже вырисовывалось в ее воображении такими яркими, такими реальными красками.
Она снова уставилась на экран. Последний звонок был двадцать минут назад. Он не писал сообщений. Просто звонил. Снова и снова. Настойчиво, как всегда. Эта настойчивость когда-то казалась ей проявлением заботы, пылом страсти. Сейчас она видела в этом лишь наглость. Наглость человека, пойманного на месте преступления, но пытающегося сохранить лицо, отыграть ситуацию назад.
«Когда же все пошло не так?» – этот вопрос вертелся в голове бесконечной, заезженной пластинкой. Он был единственным, что еще связывало ее с реальностью, не давало полностью провалиться в черную пустоту, зиявшую где-то глубоко внутри.
И память, предательница, тут же услужливо подкидывала ответ. Осколки воспоминаний, острые и ранящие, впивались в сознание, выстраиваясь в четкую, неумолимую линию, ведущую прямиком к сегодняшнему дню, к этому холодному кафелю, к этой звенящей тишине, к этому экрану с его именем.
Все пошло не так с самого начала. С той самой, роковой, дурацкой банки оливок. Она была первой костяшкой домино, чье падение запустило цепную реакцию, закончившуюся сегодняшним взрывом.
Вот оно. Момент «Х», когда она сделала первый шаг в пропасть. Когда позволила этому человеку, этому Руслану, впустить в свою жизнь луч света. Наивная дура! Она приняла его за солнце, а он оказался всего лишь отблеском пожара, в котором ей предстояло сгореть.
Следующая картинка, которую выхватила память, была еще больнее. Их первое свидание. Не пафосный ресторан, а уютное кафе с диванчиками, куда он ее привел. Он говорил о своем бизнесе без апломба, без самолюбования. Рассказывал о провалах и взлетах. А она, опьяненная вниманием и его близостью, поведала ему о детях, о работе, о бывшем муже Алексее, о своей мечте когда-нибудь открыть маленькую кондитерскую. Он слушал. Не просто делал вид, а действительно слушал, впитывая каждое слово, глядя на нее так, словно ее истории были самой увлекательной сагой. Она поймала себя на мысли, что за девять лет брака Алексей ни разу так не слушал ее. Ни разу.
