Каждый будний день Юли начинался с одного и того же звука – противного, визгливого треля будильника на ее старом телефоне. Звук, который впивался в сознание, как ржавый гвоздь, безжалостно вырывая из объятий редких, светлых снов. Она не открывала глаза сразу, а лежала неподвижно, слушая, как в соседней комнате скрипнула кровать и тяжелые, шаркающие шаги отца направились в ванную. Утро. Снова утро. И так – вечность.
Она медленно поднялась с кровати, и первое, что она увидела в сероватых сумерках комнаты, – это капли дождя, упорно ползущие по стеклу. Опять дождь. Ее родной город, затерянный где-то в средней полосе России, словно забыл о существовании солнца. Небо здесь было вечно затянуто прохудившимся одеялом низких туч, а воздух пах влажной пылью и безнадежностью.
Юля потянулась к стулу, на котором была аккуратно развешана ее одежда для сегодняшнего подвига – дешевая бежевая блузка и темно-синяя юбка-карандаш, чуть потрепанная на манжетах. Униформа. Униформа для жизни, которую она не выбирала. Она оделась быстро, механически, глядя на свое отражение в маленьком зеркале, висящем над комодом. Лицо – бледное, без единой кровинки, словно вылинявшее от постоянного недостатка впечатлений. Большие серые глаза, которые мама в детстве называла «умными», теперь смотрели на мир с тусклой покорностью. Только губы, упрямо сжатые в тонкую ниточку, выдавали в ней что-то еще – какую-то нерастраченную, тлеющую внутри силу. Но и ее она тщательно скрывала, как скрывают постыдный порок.
На кухне царила знакомая картина. Мама, с лицом, осунувшимся от вечных забот, помешивала кашу на плите. Отец, уже облаченный в свою рабочую робу с шелестящими нашивками, пил чай, уткнувшись в экран старенького телефона. Воздух был густым от запаха дешевого кофе и молчания.
– Привет, – пробормотала Юля, занимая свое место за столом.
– Каша овсяная, – ответила мама, и это прозвучало не как предложение, а как констатация факта. Факта их жизни. Овсяная каша по будням, гречневая по пятницам.
Они ели, не разговаривая. Единственным звуком, помимо звона ложек, был мерный тиканье часов с желтым циферблатом, висевших над дверью. Каждый щелчок секундной стрелки отмерял кусочек ее жизни, который безвозвратно утекал в никуда. Юля ловила себя на мысли, что иногда начинает ненавидеть эти часы. Они были ее тюремщиками, счетоводами ее заточения.
После завтрака – неизменный маршрут. Прощание, сухое, как осенняя листва: «До вечера». Дверь подъезда, которая с лязгом захлопывалась за спиной, словно вход в склеп. И вот она уже идет по мокрому асфальту, под зонтом, который вот-вот вывернет наизнанку порывом промозглого ветра. Улицы были серыми, дома – серыми, лица прохожих – серыми и усталыми. Все здесь было окрашено в один сплошной, унылый цвет. Город словно выцвел от скуки.
Ее работа находилась в двадцати минутах неспешной ходьбы. Небольшой офис фирмы, торгующей сантехникой. «Аквамир». Ирония названия не вызывала в ней ничего, кроме горькой усмешки. Ее мир состоял не из воды, а из пыльных образцов кафеля, папок с накладными и вечного запаха свежей типографской краски от только что распечатанных счетов.
Ее рабочий стол стоял в углу открытого пространства, заставленный такими же серыми перегородками. Слева от компьютера – кактус в зеленом горшке. Ей когда-то казалось, что это привнесет немного жизни. Но даже кактус здесь словно перестал расти, смирившись с участью быть просто немым свидетелем.
День тянулся с той же скоростью, с какой по стене ползла муха. Юля отвечала на звонки, ее голос звучал ровно и вежливо, заученными фразами: «Здравствуйте, компания „Аквамир“, меня зовут Юлия, чем могу помочь?». Она вносила данные в таблицы, где цифры сливались в одно монотонное пятно. Коллеги – женщины постарше, с вечными разговорами о детях, скидках и рецептах салатов – изредка бросали в ее сторону ничего не значащие фразы. Она была для них чужой, девочкой, которая смотрит куда-то внутрь себя, и это их настораживало.
