Все произведения автора являются
художественным вымыслом.
Совпадения случайны.
Кэт
Вот и все. От свободы меня отделяют
лишь высокие давно проржавевшие ворота на въезде в зону. Надсадно
ухнув, давно никем не смазываемый механизм приходит в движение.
Одна из створок с грохотом отползает в сторону, пропуская в
увеличивающуюся на глазах щель слепящий полуденный свет. Я
рефлекторно зажмуриваюсь, не спеша шагнуть за... Волнение теснит
грудь, пульсирует где-то под ребрами, проступает на висках тонкой
пленкой испарины. Мне нужно немного времени, чтобы отдышаться – вот
почему я беру эту паузу. И мне совершенно пофиг, если вдруг
вертухаев вспенит моя медлительность. Им меня уже не достать. Я
свободна! Эмоций столько, что хочется орать во все горло. Выкусите,
суки!
В пропорции ровно напополам во мне
плещутся счастье и злость. Но если счастье в моем случае – эмоция
вполне понятная, то злость… Не знаю, наверное, я пока просто не
готова с ней расстаться, ведь очень долгое время лишь она давала
мне силы жить.
Сейчас в это сложно поверить, но еще
каких-то пару недель назад я и мечтать не могла о том, что так
скоро отсюда выберусь. Реутов куда только не обращался, но все
напрасно. Я так влетела, что даже обширные связи мужа не смогли нам
помочь.
Пока я топчусь на месте, ворота
открываются во всю ширь. Механизм останавливается с тихим, резким
щелчком. Именно этот звук возвращает меня в реальность. Я открываю
глаза и решительно выхожу за ворота. А там вроде все то же солнце в
камуфляжной сетке прибитых пылью листьев, тот же будто застывший в
летнем мареве воздух, и даже запах осыпавшейся с забора краски да
скошенной накануне травы. Но все кажется другим. Особенно воздух,
да. Дышу, а мне глотку сводит. И поэтому все же вырвавшийся из души
вопль выходит каким-то жалким.
Эмоции гнут к земле. Крик выжигает
кислород в легких. Не боясь захлебнуться, дышу во всю грудь. На
вкус моя свобода – чистый гудрон. Я смеюсь, обхватив обожжённые
неласковым дневным солнцем плечи.
Длинные тени, извивающиеся на
асфальте, намекают на то, что время идет к обеду. Значит, Реутов
уже где-то на подъезде. Он терпеть не может опаздывать, да и момент
совсем не располагает к этому.
Отхожу от ворот подальше и, приложив
ладонь козырьком ко лбу, пристально вглядываюсь в линию горизонта.
Вдоль дороги в праздничной блестящей обмотке тянутся трубы
теплотрассы. И свечки тополей почти как кипарисы в Тоскане… Надо
же. Здесь, наверное, не слышали, что тополя – зло, аллерген жуткий.
И только потому их еще не вырубили подчистую, как в больших
городах.
Непонятно откуда взявшийся порыв
ветра поднимает прибившиеся к бордюрам ошметки пуха и, что есть
силы, швыряет в лицо. Стою, отфыркиваюсь, и потому упускаю момент,
когда на горизонте появляется машина мужа. С такого расстояния
огромный внедорожник кажется маленьким, словно муравей. Поправив на
плече лямку рюкзака, задираю руки вверх и скачу, как припадочная. Я
здесь, Реутов! Чтоб ты сдох, я здесь!
Бывалые тетки мне говорили, что он
ни за что меня не дождется.
Это бабы, что бы там ни случилось,
будут героически ждать «своего» в девяноста процентах случаев, да
передачки таскать в надежде, что кто-то оценит их подвиг. Мужики же
мыслят практично. И по большому счету, так оно и есть, да...
Просто мой Реутов не такой.
Испортил бабонькам всю статистику и,
как ни в чем не бывало, останавливается в сантиметре от моих
танцующих ног. Через лобовое стекло одаривает улыбкой на миллион
долларов. Вот же гад! Несмотря ни на что такой самоуверенный, блин,
водитель! Мое сердце сейчас просто лопнет от невозможной
сумасшедшей любви…
Когда мне огласили приговор, когда я
услышала эту совершенно невозможную как будто цифру – десять лет,
думала, что умру. Не потому что моя молодость пройдет за решеткой,
не потому даже, что без матери останется моя дочь. А потому что
меня разлучат
