« Мечтая о Париже, влюбляешься в него еще
больше!»
Инесс де ля Фрессанж
Марко смеется, что, при моем богатом воображении, я могла бы
выбрать себе не такую банальную мечту:
- Ну, сама подумай, - говорит он, - как заезженно: ах,
Париж! Поцелуи на обзорной площадке Эйфелевой башни, Елисейские
поля, высокая мода, кофе с круассанами в уличных кафе и прогулки на
речном пароходике. Да об этом каждая первая мечтает!
- Если так рассуждать, то все «географические мечты»
банальны, - возражаю я, - что ни возьми! Цветущие сакуры в Токио,
силуэт Биг-Бена в пелене тумана, прогулки по венецианским каналам,
сафари в Африке, аллея звезд в Голливуде. Что я еще забыла? Вот ты
можешь мне назвать место на Земле, путешествие к которому сочтут
оригинальным?
Он морщит нос и замолкает – перебирает варианты. Потом
сконфуженно разводит руками, сдаюсь, мол.
- Вот видишь!
Марко не понимает, для меня мечты о Париже – не набор
штампов, а воплощение другой заветной мечты, которая так и не
сбылась. Когда мне исполнилось двенадцать, Тео позвонил маме и
сказал, что на три дня приезжает в Париж, и очень хотел бы меня
увидеть. Все расходы на поездку он, конечно же, берет на себя. Я
знаю, мама была против этой встречи, но в то же время она понимала,
что случай показать мне столь волшебное место может больше и не
выпасть. Поэтому она согласилась, и мы стали готовиться к
поездке.
Париж снился мне по ночам много дней. Париж – и Тео,
встречающий нас на вокзале. Но незадолго до поездки мы пошли в
цирк, и там я подхватила какой-то жуткий вирус, неделю провалявшись
с температурой под сорок. Билеты мы сдали. Тео позвонил и сказал,
что сожалеет, но у него нет времени нас проведать. От этой
неудавшейся поездки остались загранпаспорта, которыми мы с тех пор
ни разу не воспользовались; мои первые в жизни джинсы (я носила их,
не снимая, два года, пока окончательно из них не выросла). И
сувенир, присланный мне Тео по почте: стеклянный шар, внутри
которого, стоило его хорошенько потрясти, Эйфелеву башню заметало
искусственным снегом. Ах да! Еще с тех пор я ненавижу цирк и
никогда туда не хожу.
Тео – мой дед, которого я боготворю, но вынуждена
довольствоваться встречами раз в год, а то и реже. В общей
сложности, мы виделись пять раз (визит в Париж стал бы вторым в
череде этих кратких свиданий). Тео живет в Америке, куда его семья
перебралась в начале прошлого века. Так что за океаном у меня
полный комплект родственников: дядя, тетя, две кузины. И Марсия,
жена деда, которая (я в этом уверена) меня ненавидит. В отличие от
Тео, она так и не смирилась с наличием в жизни ее младшего сына ни
моей матери, ни меня. Уж она-то, наверное, мечтала женить его на
какой-нибудь утонченной особе из древнего рода, а он возьми и
подложи ей свинью – сначала сошелся с моей матерью, сделал
незаконного отпрыска, то есть меня, а потом и вовсе исчез. И если
Тео все эти годы старался помогать нам с мамой (моя нынешняя
квартирка – его подарок на мой восемнадцатый день рождения),
отчасти из чувства долга, отчасти – из привязанности (он не уставал
повторять, что я очень похожа на отца), то Марсия для меня осталась
совершенно чужим человеком. И бабушкой я ее никогда не называла.
Пережить такую неприязнь несложно, учитывая, что виделись мы всего
четыре раза.
Впрочем, я и Тео никогда не называла дедом. В моем
представлении дед – это такой согбенный старичок, который проводит
время во дворе, под сенью больших деревьев плетя корзины или, на
худой конец, играющий на лавочке в шахматы с другими стариками. Не
знаю, почему именно такой образ рисует мое воображение. Про шахматы
понятно – пенсионеры в доме, где прошло мое детство, только этим и
занимались. А корзины? Надо будет спросить у мамы, чем занимался ее
отец, мой второй дедушка, которого я почти не помню. Может, эта
картинка – из тех счастливых дней, когда мы гостили в деревне?
