Платье висит на портновском манекене
из папье-маше – красивое, как на картинке из книги сказок. Есть у
нас в приюте такая – в сафьяновом переплете, с яркими иллюстрациями
– мы читаем ее малышам перед сном при свете огарков свечей.
– Шура, а как ты думаешь – какая
она? – Аля смотрит на меня снизу вверх – она сидит на низенькой
скамеечке у стены – бережет больные ноги.
– Кто «она»? – уточняю я, аккуратно
пришивая кружево к левой бретельке.
Платье бело-голубое – как снег в
лунную ночь. Корсет расшит жемчугом и стеклярусом. Вышивкой
занималась мадемуазель Коршунова, обучавшая нас рукоделию. Никто
лучше нее не смог бы этого сделать.
– Та девушка, для которой мы шьем
это платье, – Аля проверяет строчку на подоле и удовлетворенно
кивает – ровненькая, не придерешься. – Наверняка, она – красавица,
правда?
Я фыркаю. Всё-таки Алевтина
удивительно наивна для своих восемнадцати лет.
Я нисколько не удивлюсь, если
будущая хозяйка платья окажется дурнушкой. Хотя фигура у нее должна
быть неплохой – вон какая талия тонкая.
– Удивляюсь я тебе, Алевтина, –
хохочет главная заноза нашего приюта Тамара Рудакова. – Видела я
эту «красавицу» – когда она на первую примерку приходила. Морда как
у лошади. Породистой, конечно, но лошади.
И она корчит смешную мину, изображая
ту самую лошадь. И хоть выходит довольно забавно, я не смеюсь. С
Рудаковой мы враждуем уже много лет – с тех самых пор, как я попала
в пансион-приют для дворянских детей баронессы Зиберт.
– Тома! – Аля укоризненно качает
головой. – Как ты можешь так говорить?
Сама Алевтина никогда ни про кого не
говорит дурно – даже про тех, кто этого заслуживает. Даже про
мадемуазель Дубровину, которая за малейшую провинность заставляет
маленьких стоять на коленях на рассыпанном на полу горохе.
Рудакова открывает рот – наверно,
чтобы сказать еще что-нибудь ядовитое. Но неожиданно ограничивается
только вздохом. Алька и на нее действует умиротворяюще.
– Девочки, баронесса!!! – кричит
рыженькая Даша Хитрук, влетая в комнату.
И мы мигом разбегаемся по сторонам –
словно мышки – стараясь держаться как можно незаметнее. Анастасия
Евгеньевна Зиберт часто бывает не в духе и свое дурное настроение
выплескивает на того, кто первый попадется под руку. Только Аля
остается на своем месте.
Наша попечительница появляется в
мастерской не одна, а с директрисой приюта мадам Павленко.
Баронесса раздражена, а мадам Павленко напугана. Следом за ними с
понурым видом бредет сам барон Герман Францевич Зиберт.
– Нет, вы только представьте себе,
Нина Александровна – они заявили мне, что отказываются от платья,
потому что оно не модного фасона! Да кто они такие, чтобы судить о
моде? Да они никогда дальше Пскова не бывали! Откуда им знать, что
сейчас носят в Париже?
Директриса подобострастно
кивает:
– Вы совершенно правы, ваше
благородие.
– Я приехала к ним лично,
поступившись гордостью, – продолжает метать громы и молнии
Анастасия Евгеньевна, – а они оскорбили меня отказом. Я напомнила
им, что на это платье пошла лучшая и самая дорогая ткань, какую мы
только смогли достать. Я уж не говорю про жемчуг! Оно было сшито по
размерам заказчицы и предложить его другой девице я не смогу. Во
всяком случае, до новогоднего бала слишком мало времени, чтобы мы
могли продать наряд хотя бы со скидкой.
– Именно так, ваше благородие! –
снова поддакивает Павленко. – Они должны были оплатить хотя бы наши
расходы.
Баронесса опускается в кресло и
тяжко вздыхает:
– Так я им и сказала. И ни один
порядочный человек не возразил бы против этого. Но старуха-графиня
заявила, что не заплатит нам ни рубля. Дескать, мы сами виноваты,
раз не сумели угодить их взыскательному вкусу. Вы понимаете, какая
наглость?
