– Буппосо кричит, – сказал подполковник генерального штаба, словно обращаясь к самому себе, и поднял голову.
В вагоне воцарилась тишина. Крик птицы смолк, отдавшись эхом где-то в отдалении.
Окна были только что плотно закрыты кондуктором, так как поезду предстояло войти в длиннейший тоннель Усуи, но, несмотря на это, в вагоне снова совершенно явственно послышалось:
– Буппо-он, буппо-он…
Как будто высоко в небе кто-то ударял в пустую бочку. Поезд стоял на станции Кума-но-дайра Синьэцуской железной дороги.
– Гм, буппосо! В самом деле, вот она, оказывается, какая птица, – сказал председатель акционерного общества и повернул голову к окну. Телохранитель, сопровождавший его, поспешил поднять оконную раму. Председатель высунул голову наружу. Телохранитель последовал его примеру, высунувшись наполовину из соседнего окна.
Птица издавала двукратный крик:
– Буппо-он, буппо-он… Последнего слога «со» не было слышно.
Председатель встал со своего места и вышел на площадку. Суда, сидевший против председателя, последовал за ним и, встав с ним рядом, плечом к плечу, стал всматриваться вверх, откуда доносился голос птицы. Ночь была наполнена слабым сиянием месяца. Сразу же за рельсовыми путями черным массивом возносилась кверху крутая, словно срезанная, гора. Вероятно, ее склоны были, как каменная стена.
– Что, кричит сегодня? – спросила черная фигура, подходя со стороны заднего паровоза. Это был машинист. Когда проходит поезд, она обычно смолкает, а сегодня, смотрите, как раскричалась.
Суда только сейчас обратил внимание, что их вагон второго класса, шедший до Каруйзава, оказался в самом конце поезда, остальные вагоны, местом назначения которых была станция Кояма, очевидно, были отцеплены в Такасаки. Сзади к поезду был прицеплен еще один паровоз. Поезд шел в Наоэцу.
Суда спустился на платформу и стал прогуливаться. Под ногами шуршала тускло черневшая галька.
Несколько станционных служащих стояли возле поезда и тоже прислушивались к крику буппосо.
Когда Суда отъезжал от Уэно, на вокзале было большое оживление от толп, провожавших призванных на фронт. Теперь же с этой платформы были видны лишь тусклые красноватые огни электрических фонарей станции да такой же свет в окнах вагонов, напоминавший скорее скудный свет от лампы, отражающийся на пыльных бумажных дверях в горных хижинах.
Птица не переставала издавать тревожный крик, словно чувствовала, что на нее что-то надвигается.
Когда поезд тронулся, председатель обратился к подполковнику с выражением благодарности:
– Спасибо, что сказали, благодаря вам в первый раз услышал, как кричит буппосо. А ведь хорошо, а?
– Когда едешь этим поездом, он проходит здесь всегда в то время, как буппосо начинает кричать, – ответил подполковник, сдержанно улыбнувшись, и тотчас же возобновил чтение какой-то брошюры, по-видимому, военного характера, сосредоточив на ней все свое внимание.
Из слов подполковника можно было заключить, что ему не в первый раз приходится проезжать по этой линии. Суда уже давно занимал вопрос, едет ли подполковник по служебным делам или же просто, как и все, спасаться от жары. Эта мысль не оставляла его еще и потому, что всякий раз, как сидевший рядом европеец заговаривал с ним о китайских событиях, ему казалось, будто подполковник прислушивается к их разговору.
В вагоне было два отделения второго и третьего класса. Во втором классе сиденья тянулись вдоль окон наподобие диванов, как это бывало в вагонах старого типа. Пассажиров второго класса было немного: три иностранца и четыре японца: председатель, его телохранитель, подполковник и Суда. Суда сидел vis-a-vis с председателем. Суда не знал, какое акционерное общество возглавляет этот господин. Он только слышал, как его называли председателем провожавшие служащие. Как и подобает председателю, все вещи, бывшие с ним, начиная от дорожных чемоданов и кончая тростью, были хорошего качества, но наружность и манеры их владельца оставляли желать много лучшего. Было в нем что-то от осакского коммерсанта, хитроватого и непоседливого. На вокзале Уэно он говорил почти один.
