1.
После Архангельска Москва оглушала. И заставляла ускориться.
Казалось, что каждую минуту нужно сдавать нормативы по бегу. Огни,
люди, машины - всё мелькало перед глазами гигантским калейдоскопом.
Скорость, энергия, свет! Практически Третий концерт Рахманинова.
Только в образе города. Ритм. Барабаны и фанфары!
В голове у Жени Богуславской всегда играла музыка. Всю жизнь. Даже
до того, как она впервые села за фортепьяно. Музыка сопровождала её
всюду. В звуке автомобильного мотора, в пении птиц, в гудении
электрических проводов, в плеске волны, в стуке колёс поезда.
В родном городе жизнь была совсем в
другом темпе. Архангельск жил andane (не спеша). Москва дневная
предлагала единственный возможный вариант - allegro (скоро), лишь
изредка меняя на allegro moderato (умеренно скоро). И только ночью
её улицы уже звучали largo (широко) и lento (протяжно).
Мало кому удаётся закончив Архангельский музыкальный колледж,
поступить аж в Московскую консерваторию. Но Женя выиграла конкурс в
Санкт-Петербурге ещё зимой. И её пригласил к себе на курс сам
профессор Соколов. Так удачно, что он набирал курс пианистов именно
в этом году. И Богуславская поступила. Почти чудом. На бюджет. В
Москву. Сама.
Никто ей, конечно, не верил. А выступавшая вместе с Женей на том же
конкурсе Светка Куренкова, не прошедшая даже в финал, ещё и сплетни
распускала, одна другой невероятнее.
То рассказывала, что Богуславская
строила глазки членам жюри конкурса, хотя сама сыграла как курица
лапой. То говорила, что профессор Соколов имеет какое-то отношение
к Женькиной семье. То вдруг всплывали подробности гигантской
взятки, переданной в Москву какими-то шпионскими путями.
Но люди - странные существа. Чем откровеннее вранье, тем они легче
в него верят. Куда охотнее, чем в простую и незамысловатую
правду.
Семья у Жени была совсем простая. От
музыки далекая, как Архангельск от Москвы, а то и дальше. Да, она
улыбалась. Только не членам жюри, а детям из ЦМШ, сидевшим в зале.
Техника у Богуславской была ой как далека от "куриных лап". А вот
про взятку было совсем враньё.
В Москве Богуславской дали общежитие. Это была обычная длинная
кирпичная пятиэтажка. Но зато в центре - на Малой Грузинской. В
квартале от Биологического музея и Московского зоопарка. Настоящая
Москва!
Первые дни она боялась отойти дальше, чем на квартал. Вдруг
потеряется. Потом освоила окрестности. До консерватории ходила
пешком, наслаждаясь видами. Тридцать пять минут, если не спешить.
Метро её всё же пока пугало и завораживало одновременно. Было в
этих подземных дворцах и тоннелях что-то мистическое. Схема
Московского метрополитена вызывала эстетический шок своим
многоцветием. Но чувства порядка и безопасности не вызывала.
Августовская Москва, как потом выяснилось, это самый медленный
вариант этого города. В сентябре с началом учебного года она
ускоряется, как знаменитый Вальс Евгения Доги из фильма "Мой
ласковый и нежный зверь".
Фильм Жене не очень нравился. Несмотря на красивых актёров и
драматичную историю. А вот вальс неожиданно лёг на душу, хотя,
естественно, был совсем не сложный.
Вальсы были её особой слабостью. Женя могла слушать и играть их в
любых количествах. Танцевать, правда, получалось весьма
посредственно. Вальсы Шопена были на отдельном счету. Она, кажется,
знала про них всё и даже чуть-чуть больше, чем любой преподаватель
истории музыки и музыкальной литературы.
Играть, правда, до начала учебного года можно было только на
стареньком послевоенном фортепьяно "Ростов-Дон" в общежитии. Но
инструмент был добротный. Хорошо настроенный.
Женя усаживалась на табурет. Подстраивала высоту под себя.
Закрывала глаза. Ставила руки на клавиши... И плыла по волнам
волшебных чарующих звуков.
