Ночь на девятом уровне была не просто темным временем суток, здесь она имела плотность – тяжелую, вязкую, как будто все вокруг было окрашено особой светопоглащающей краской. Влажный воздух, пропитанный едкими химикатами и ржавчиной, тянулся в лёгкие тяжелой, липкой субстанцией. К этому почти привыкаешь на нижних уровнях, но здесь, в портовом секторе, к удушающей смеси добавился еще один, тонкий почти неуловимый аромат – яркая нота отчаяния.
Проливной дождь дробил мрак на тысячи звуков, смывая верхние слои грязи с проржавевших насквозь поверхностей, лишь углубляя ощущение безнадежности.
Из густой мглы, словно тень, вырванная из тела самой ночи, выступила фигура. Человек в поношенном плаще, пропитанном влагой и годами скитаний, двигался бесшумно и уверенно по скользкому асфальту. Для него это была не чужая, враждебная земля. Здесь был его приход, его территория, его место покаяния.
Он прошел мимо нагроможденных друг на друга контейнеров, чьи внутренности зияли ржавой пустотой, безмолвные свидетели ушедшей эпохи, выброшенные на свалку индустриального чистилища. Незнакомец не торопился, знал, что его уже ждут, чувствуют его приближение. Наконец он остановился перед одним из уцелевших контейнеров, и воздух вокруг застыл, в предвкушении тяжести неизбежного. В этот момент они начали появляться.
Из темных проемов пустых грузовых контейнеров, словно кошмары, обретшие плоть, вылезли они. Шестеро. Архитектура их тел была изломана чудовищной силой, превратившей их в кошмарную пародию на человеческую форму. Их кожа была серой, как промокший бетон. Мышцы бугрились под ней тугими, болезненными желваками, а суставы изгибались под неестественными, ломаными углами. Но настоящий ужас таился даже не в физическом уродстве, а в их глазах.
Их глаза горели ровным, неестественным синим светом – холодным и притягательным, как свет морских глубин. Страшнее всего было то, что их взгляд не был пустым. В нём мерцало нечто – слишком разумное для безумия и слишком чуждое для человека. В этих глазах угадывались боль, тоска и невысказанный вопрос, от которого становилось холодно.
Незнакомец стоял и смотрел на них. Его вновь наполнили отчаяние и бессилие, смешавшиеся с металлическим привкусом вины.
Они ждали его, как ждут неизбежное. Он не знал, кем был для них – спасителем или палачом. Но видел, как они смотрели сквозь боль, и в этих взглядах отражалось его собственное бессилие. Синий огонь в их глазах был его личным адом, отражением его тяжелых терзаний, за то, что пытался помочь, но не мог предложить большего. Он знал одно: они не выбирали этой участи. Их исковеркали чужие руки, и стояло за этим нечто гораздо большее, чем простая случайность. С губ едва не сорвались слова утешения, но он проглотил их. Пустые звуки в этом царстве агонии ничего не значили. Он глубоко вздохнул, собираясь с силами.
– Пора, – прошептал он, его голос, сухой и хриплый, едва различимый в непрекращающемся шуме дождя. – Идите за мной.
Незнакомец двинулся к контейнеру. Приложил электронную карту, к замку и потянул дверь. Массивная металлическая дверь, изъеденная застарелой ржавчиной поддалась с протяжным скрежетом. Внутри царил хаос из пустых, мятых коробок и разбросанного упаковочного полимера. Но для него этот мусор значил нечто большее. Каждая смятая упаковка была отметкой времени – следом того, что когда-то здесь удавалось ненадолго отодвинуть мучения. Он прошел вглубь, к единственному уцелевшему ящику, скрытому под слоем плотной брезентовой ткани.
Внутри коробки, на мягком ложе из синтетического волокна, лежали они. Шесть белоснежных, идеально гладких лепестков, похожих на нераспустившиеся бутоны белой лилии. Неуместные и хрупкие в этом царстве тишины и забвения, они казались чужеродными, как россыпь жемчужин в сточной канаве. Аккуратно, почти с благоговением, он взял один из них, и внимательно посмотрел на него, о чем-то задумавшись. Прохладный, невесомый, лепесток покоился на его ладони, как обещание чуда.
